Нет ничего проще крестьянских жилищ. Уже в исторические времена многие китайцы жили подобно троглодитам. На склонах лёссовых нагорий они укрывались в пещерах, напоминающих по форме печи. Полевые шалаши делались из веток. Традиция утверждает, что в то время, когда китайцы еще жили среди дикой природы, они устраивались на ветвях деревьев. Воспроизводящая, несомненно, архаичную форму жилища траурная хижина представляла собой пристройку из ветвей, поддерживаемых несколькими кольями. По мере того как траур становился менее строгим, щели затыкали соломой и камышами, а затем шалаш укрепляли сначала снаружи, а потом и изнутри с помощью гончарной глины; дверь поначалу оставлялась широко открытой, но шалаш окружался изгородью из тростника. Несомненно, этот архаичный тип мало-помалу улучшаемого жилища был распространен среди земледельцев лёссовых террас. Они жили там словно cliff-dwellers, обитатели многоэтажного дома. В деревнях, расположенных на вершинах холмов, дома выглядят как укрытые соломой кубики. Крыша была столь легка, что ее мог легко проткнуть своим клювом воробей. Крысы свободно прогрызали стены. Сделанные из самана и протертой глины, они были очень хрупки: в жару трескались, от дождя расползались. Вьющиеся растения заполоняли стены и крышу, а горькая тыква угрожала ее продавить. Перед наступлением зимы приходилось каждый раз заделывать щели соломой. Утоптанная и часто поливаемая земля образовывала пол. Очень скудна была мебель. В траурном шалаше в начале спали на соломе, подкладывая под голову комок земли, но к концу траура получали право на подстилку из неплетеного тростника, а потом и на циновку. Обряды позволяют восстановить историю как мебели, так и самого дома. Брошенные одна на другую циновки образовывали самую совершенную кровать, к которой наконец пришли. Некоторые из этих циновок были украшены узором. Богатые люди пользовались подголовниками из рога и обладали цветастыми шелковыми одеялами. На день постель сворачивалась, как это делается и в наши дни, а на циновках усаживались для еды, опираясь спиной о табуретку. Сдвигаемые вместе камни образовывали очаг, а дым выходил через центральное отверстие, через которое дождь попадал в особый сток. Состоящий всего из одной комнаты дом был темен, он едва освещался через узкую дверь и единственное окно, открывавшееся на южную сторону, причем окно располагалось к западу, а дверь – к востоку. Двери и окна делались из колючки, иной раз из переплетенных веток тутовника: окно часто представляло собой круглое отверстие со вставленной отбитой горловиной кувшина. Под окном, в юго-западном, наиболее темном углу хранились семена и стояло семейное ложе. В доме это было самое священное место. Впрочем, в этом скромном жилище все было священным – и очаг, и место стока воды, и дверь, у которой накапливался выметаемый мусор. Его выбрасывали с огромными предосторожностями, в праздники обновления года, ибо там укрывался приносящий удачу бог. Его звали Гром-молния. С дверями в некой связи находились внушающие страх совы, птицы Грома. Может быть, поэтому над ними укреплялись тела совок, а также связки собранных в середине лета охранительных трав. Дверь всегда миновали с чувством священного ужаса. «Когда ты выходишь, будь осторожен! Когда ты входишь, трепещи!» Переступая порог, не следовало на него наступать и нельзя было опускать глаз. Перед тем как войти, надлежало снять обувь. Не меньшим уважением окружались очаг и колодец: «Вода в источнике изобильна, изобильна! – наступает засуха, и она иссякает! – Чтобы ее набрать, нужно правило, а чтобы его применить, нужен здравый смысл».

Вода постоянно вызывала у китайских крестьян наибольшую озабоченность. Их достояние было крайне ограниченным. Они владели мелкими инструментами, теслами, серпами, мотыгами и легкими сохами, состоящими из вырезанного из дерева лемеха и изготовленной из куска изогнутой толстой ветки рукояти. У них было мало крупного скота, и почти все работы выполнялись руками человека. Хотя они умели пользоваться тележками, почти все грузы переносились в корзинах или связках. Выращивали по нескольку животных, кур и свиней, а также сторожевых собак, которые при нужде могли пойти на еду. Дополнительную пищу давали охота сетями и рыбная ловля удочками и вершами. Однако в этих изолированных хозяйствах жизнь прежде всего зависела от регулярности дождей, обеспечивавших урожаи бобовых и зерна. Крестьяне никогда не сооружали амбаров, не делали расчетов на будущее. Их всегда подстерегал голод. Они могли от него уберечься только с помощью напряженного труда и знаний. Замечательным было разнообразие выращиваемых ими растений, замечательно их понимание каждого времени года. Полевые работы регулировались с помощью пословиц, в которых народной мудростью были запечатлены точные наблюдения за обыкновениями природы. Сельскохозяйственный год начинался с первым весенним месяцем, когда вылезали из берлог зимовавшие звери, а в реках становились заметны рыбы, поднимавшиеся до истонченного теплым восточным ветром льда: тогда готовили сохи и землепашцы объединялись в пары. На второй месяц вернувшиеся ласточки предвещали весеннее равноденствие, расцветали персиковые деревья, пела иволга; значит, приближались первые дожди: сразу же начинали пахоту и сев. Вновь появлялась радуга, снова гремел гром, возникали из земли тысячи разных животных, удод опускался на шелковицу: наступало время подготавливать плетенки для шелковичного червя. Цветение молочая отмечало первый месяц лета и предвещало наступление зноя, дающего просу вызреть: в те дни опасались как засух, так и яростных ливней. Разгар лета отмечался пением цикад и зацветанием воскового дерева, плоды которого позволяют получить воск. В иссохших, но быстро загнивающих от последних летних дождей травах появляются блестящие черви: значит, пришел первый месяц осени, пора было торопиться со сбором красящих растений. Перед отлетом собирались в стаи перелетные птицы, вблизи домов начинал петь сверчок: подошло время сбора урожая. Надо было собрать зерно и вымолотить его, прежде чем изморозь появится на растениях в поле. В последний месяц осени, когда осыпались листья, следовало заготовить уголь на зиму: надо было вернуться в свои дома до наступления мертвого времени года. На десятом месяце завершался сельскохозяйственный год. Земля твердела, утрачивала плодородие и больше не поддавалась человеку. В эпоху, когда сочинялись обряды, крестьянские приметы послужили иллюстрациями календарей на астрономической основе. Их изображали как творения государевой мудрости. Тем самым допускали, что «счастливая судьба пахаря» была плодом владетельной добродетели.

Еще допускалось, что крестьяне были всего лишь держателями земли, тогда как только князь был изначально ее владельцем. Редкие документы, которыми мы располагаем о древних формах присвоения земли, исключительно неясны: местные эрудиты затемняли их в свое удовольствие. Согласно восходящей по меньшей мере к Мэнцзы (IV–III вв. до н. э.) традиции всю античную эпоху поля заботами государства распределялись между земледельцами единообразно. Они будто бы имели форму квадратов, подразделенных на девять более мелких квадратов. Это были поля в форме цзин. Восемь семей сообща обрабатывали центральный квадрат. Это была система чжу, принятая в царствование дома Инь. Или же они отдавали в княжескую казну девятую часть общего урожая согласно системе чэ, имевшей распространение при царях Чжоу. Современные знания тяготеют к допущению, что земли каждого края были поделены между князем (гун тянь – общий удел) и знатью (сы тянь – вотчинные земли или, точнее, земли, отрезанные от общего удела). Крестьяне были всего лишь ее держателями, прикрепленными к ней своего рода крепостью. Что касается периодического перераспределения земель между семьями, да еще равными участками, то это была всего лишь административная утопия, которую вообразили при династии Хань и самое позднее в период Сражающихся царств. Первые крупные государства, а в особенности первые императоры, активно занимались колонизацией страны, создавая и заселяя новые территории. Эти гигантские работы по их обустройству дополнялись административным делением земель. Возможно, что сама идея «цзин» соответствует всего лишь исторической утопии, родившейся из наложения сиюминутности на прошлое. Возможно также, что первые и более робкие работы по освоению земель, производившиеся со скромными средствами, заставляли самих крестьян практически после каждой кампании их возобновлять и осуществлять передел созданных общим усилием полей. При феодальном режиме крестьян несомненно рассматривали как всего лишь держателей земли и дополнение к ней. И если они безраздельно принадлежали земле, то потому что первоначально она безраздельно принадлежала образуемым ими крестьянским общинам. Великая реформа дома Цинь, приведшая при императорах Хань к аграрному кризису, и состояла прежде всего в разрыве этой тесной взаимной принадлежности земли и человека.