Но кто тогда? Женя? Ирина, узнавшая о его похождениях? Олег говорил, что Сиверцев - директор сыскного агентства, которое следит за неверными супругами...

Нет, Гена, нечего себя обманывать. Не Женя и не Ира. Это сам Сиверцев. Сначала разделался с Серым, а теперь вот и до него добрался. Может быть, Женя - просто его подсадная уточка.

Невероятно хотелось пить. Огромный шершавый язык весил целую тонну. А в машине, вон за тем самым вентиляционным окошечком, бутылка «Цинандали», виноград, персики...

Он отказывался верить происходящему. Неужели вот так оно и бывает?! Он вспомнил дурацкий анекдот: мужик открывает дверь и видит нечто в балахоне. Ты кто, спрашивает. - Я твоя смерть. - И что? - Да в общем-то и все...

Вот так... В общем-то и все.

Он сел на пол, прислонившись затылком к холодному бетону. Замечательную смерть ему приготовил Димочка. Не хуже, чем Серому. Того муравьи сожрали, а он, Гена, сожрет себя сам. Без еды люди могут долго обходиться, а вот без воды... Что-то он читал про потерпевших кораблекрушение, которые очутились в лодке посреди океана. Кажется, они пили собственную мочу, а ели... даже подумать тошно что. Как же это по-научному называется-то? А, копрофагия. Есть захочешь - и это самое съешь... отходы жизнедеятельности.

Стоп, Гена, стоп! Без паники! Как говорил Карлсон? Спокойствие, только спокойствие. Уже завтра его начнут искать. Ирина забеспокоится уже ночью, а уж когда он не появится на работе... А пока будем считать, что это диета.

А между прочим, заявление в розыск принимают только через трое суток. Ирина начнет звонить всем его знакомым, в морги и больницы, а про дачу и не вспомнит. В самом деле, кто его будет здесь искать? Хочешь прятать - прячь на виду. Тем более если Димочка убрал машину. Ну приедут, допустим, сюда. Тачки нет, дверь закрыта, в доме никого. И тишина. Мертвая тишина...

Геннадий тихо заплакал, а потом незаметно для себя задремал.

Он проснулся как от толчка и неловко зашевелился, разминая затекшую ногу. Вентиляционное окошко темнело, значит, ночь еще не кончилась. Пить хотелось по-прежнему, даже еще сильнее. Еще одно резкое движение, и он вспомнил, что у него есть печень. Как в анекдоте: здоровая. Во-от такая!

Послушай, Гена, ты, кажется, не отдаешь себе отчет, какое приключилось попадалово. Анекдоты все вспоминаешь. А жить тебе осталось...

И все-таки, кто же рассказал Сиверцеву о Светлане? Серый? Олег? Больше-то ведь некому. Но зачем тогда это письмо идиотское? Олег действительно был напуган, это не было игрой. Значит, Серый. Может, и не самому Сиверцеву, кому-нибудь другому. Совесть загрызла. Сначала совесть, а потом муравьи. Справедливо. Тогда и то, что он здесь сидит, тоже справедливо. Награда нашла героя!

Геннадий отчетливо, как будто все было только вчера, вспомнил то, о чем столько лет запрещал себе думать. Сердце - взбесившееся, разделившееся на сотни частей, везде: в висках, в животе, в ладонях. Крики Светланы. Сергей - обезумевший, с тупыми звериными глазами - зажимает ей рукою рот. Олег - с торжествующим лицом злого демона.

Злого демона... Локи! Вот кто был его героем, с детства. Надо же было выбрать для подражания такую гнусную тварь!

Это он во всем виноват! Олег - их злой демон - и его, и Сергея, и Светланы. И Димки тоже. Всегда пытался подчинить их себе, унизить. Он убил Светку. Он виноват в смерти Сергея, в том, что Димка решил им отомстить. Ничего, придет еще и его час...

Геннадий Федорович, умерь пафос! Он, конечно, виноват, но и мы все, бараны, виноваты не меньше. Сколько раз Олежек нас подставлял, а сам в сторонке хихикал? И что? Отряхивались и ползли за ним дальше...

Геннадий разговаривал сам с собой, вслух. То ли еще в глубине души на что-то надеялся, то ли чтобы отогнать липкий ледяной ужас. Сколько прошло времени, он не знал - часы исчезли. Иногда впадал то ли в забытье, то ли в неглубокий сон без сновидений. И вдруг раздался звук, который заставил его резко дернуться. Металл больно впился в запястье.

Двигатель! И не просто двигатель, а родной «тойотовский» движок. Совсем рядом. Значит, Сиверцев действительно решил спрятать его «слоника».

- Дима! Димка! - изо всех сил крикнул Геннадий. - Не надо! Прошу тебя! Отпусти меня!

И тут он обомлел. Сквозь вентиляционное окошко просунулся шланг, отвратительно запахло автомобильным выхлопом. Геннадий закричал, забился, обдирая руку в кровь. От вида крови потемнело в глазах и снова подкатила тошнота.

Он не выносил даже вида своей крови. Одной-единственной крошечной капли. Пустяковый порез был для Геннадия равносилен мировой катастрофе, а сдать кровь из пальца - пыткам в гестапо. Еще в детском саду он узнал о царевиче Алексее, больном гемофилией - болезнью, при которой можно истечь кровью от ерундовой царапины. Тогда Гена до истерики испугался: а вдруг и он тоже этим болен. Порежет палец - и кровь будет течь, течь... пока не вытечет вся, до капли. Как ни убеждали его родители, страх окончательно так и не ушел: выродился в стойкое отвращение к виду и запаху крови, причем только своей - чужая его нисколько не пугала.

Безразличие моментально превратилось в самую черную, безумную панику. Он бился, как попавшая в западню птица, ранил себя и от вида крови еще больше терял голову. Но потом боль отрезвила, проснулась дикая, жгучая жажда жизни. Жить! Выжить! Любой ценой!

Он встал, стараясь держать голову как можно выше: тяжелый угар опускался вниз. От усилия перед глазами поплыло, в висках лупили кузнечные молоты..

Чуть выше человеческого роста в сторону котельной от вертикальной трубы отходила еще одна, горизонтальная. Геннадий уцепился за перекрестье, и вниз, глухо звякнув об бетон, упал какой-то предмет. Лобзик! Кажется, его. Да, точно, вот его метка. Тупой, между прочим, как чья-то несчастная жизнь.

Геннадий поднес лобзик к глазам, провел пальцем. Выбора не было. Похоже, сволочь Сиверцев хотел именно этого. Либо сдохнешь в газовой камере, либо отпилишь себе руку. Лобзиком, который не острее пилки для ногтей. И умрешь от потери крови. Уж кто-кто, а Димка прекрасно знал, что он крови боится до обморока. Это его идея была какие-то манускрипты кровью подписывать. Тридцать пять лет прошло. Ох, как тогда Олег смеялся...

И все-таки это шанс. Вряд ли Сиверцев сидит в машине, зачем ему лишний риск! Вырваться отсюда, наложить жгут, вызвать «скорую». Ну хотя бы до людей добраться, до первого мобильника. Только бы успеть.

Геннадий зажмурился, сцепил зубы... «Ну же!» - прикрикнул он на себя и с силой провел лобзиком по внутренней стороне запястья, чуть выше кольца наручников. Боль была невероятной, чудовищной. Почувствовав теплые струйки крови, он потерял сознание.

Обморок длился, наверно, не больше нескольких секунд. Запах теплой крови смешивался с выхлопной вонью и почему-то запахом мочи. Опустив глаза, Геннадий увидел, что его светло-серые брюки потемнели. От боли и отвращения его вырвало.

Он с остервенением терзал пилкой руку, купаясь в море боли. Нет, это было не море, а океан боли. Вселенная боли, окрашенная в багровые тона. Каждый нерв, каждая клеточка вопила от боли и содрогалась в конвульсиях. Секунды растягивались в тысячелетия.