Шеварднадзе держался так же спокойно, как и в Бонне и в Москве. Чуть ли не просительным тоном он произнес: «Не могу не сказать вам, как нам важно заключить это соглашение на этой встрече в верхах. Иначе чем мы объясним это нашим людям в Москве, когда вернемся?»

Бейкер никогда еще не видел министра иностранных дел таким расстроенным. Придерживаясь позиции силы, он сухо произнес: «Не знаю, почему вы не можете просто привести тот довод, что в свете событий в Литве США не могут заключать такого соглашения».

Шеварднадзе признался тогда, что Горбачеву необходимо доказать дома, какое положение он занимает на Западе: «Я редко говорю так с вами, но сейчас крайне важно, чтобы это было сделано».

Никогда еще трудности дома не побуждали Горбачева так отчаянно добиваться выгоды от добрых отношений с Соединенными Штатами. Никогда прежде Шеварднадзе не давал еще Бейкеру так ясно понять, в какой мере Горбачев зависит от благосклонности и поддержки Буша.

По официальной программе Буш должен был показать Горбачеву свою площадку для метания подков под окнами Овального кабинета и даже, возможно, сделать с ним несколько бросков. Но утреннее заседание затянулось на сорок минут, и Горбачев вынужден был, извинившись, помчаться в свое посольство, где он давал завтрак в Бальном зале в стиле рококо для шестидесяти американских «представителей интеллигенции и лидеров общественного мнения».

Аппарату посольства было сказано, что Раиса Горбачева хочет встретиться с кинозвездами и прочими знаменитостями. Поэтому среди гостей на завтраке были: Джейн Фонда, Тед Тэрнер, Айзек Азимов, Ван Клайберн, Дуглас Фернбэнкс-младший, Памела Гарриман, Диззи Гиллеспи, Арманд Хаммер, Джесси Джэксон и Эндрю Вайет. Фрэнк Синатра и Роберт Редфорд прислали извинения, что не смогут приехать. Джон Кеннет Гэлбрейт сказал Горбачеву, что он как экономист представляет «профессию, которая наверняка причинила миру больше страданий, чем любая другая». Хозяин рассмеялся. И шутливо заметил, кивнув на Генри Киссинджера: это «мой старый друг-спорщик».

А Киссинджер, общаясь с присутствующими, был немало удивлен тем, что помощники Горбачева плохо говорят о своем шефе чуть ли не ему в лицо. Когда он спросил Примакова, понимали ли Советы, к каким последствиям приведет уничтожение Берлинской стены, тот ответил, что они «понятия об этом не имели», добавив, что это было вовсе не «наше» решение. И указал на Горбачева: «Это было его решение!»

Горбачев произнес не очень связную, раздраженную речь, заявив, что никто не должен пытаться оказывать давление ни на него, ни на Советский Союз, исходя из неверного убеждения, что он «ослаблен». Всякие разговоры о слабости «просто несерьезны». Он сказал, что для американцев «все очень просто. У вас все механизмы и институты уже есть». А в Москве — «ох, как нам приходится ворочать мозгами!»

Днем Горбачев встретился с Бушем и его советниками в комнате для совещаний правительства. Буш и Бейкер вручили Горбачеву и Шеварднадзе список «гарантий», которые сделали бы членство объединенной Германии в НАТО приемлемым для Советов.

Горбачев в ответ пустился в туманные, витиеватые высказывания насчет Германии, а в заключение сказал: «Не следует ли германскому народу самому решать, быть или не быть в НАТО»? Подобно тому, как вопрос об объединенной Германии должен решаться «согласно принципу, что народу принадлежит право выбирать, с кем ему быть», так и вопрос о «внешних связях» германского народа «решать надлежит немцам».

Буш спросил советского президента, как конкретно он представляет себе проведение такого референдума, но вразумительного ответа не получил. Он приветствовал утверждение Горбачева, что объединенная Германия должна сама решать, с кем в союзе ей быть. И, не желая упускать возможности, спросил Горбачева, готов ли он повторить только что сказанное публично.

Горбачев кивнул. Несколько членов советской делегации, присутствовавшие при этом обмене мнениями, были явно потрясены, — особенно Валентин Фалин, долгое время бывший главным экспертом Кремля по Германии. Шеварднадзе отвел своего шефа в сторонку и стал тихо, напряженно что-то ему говорить, в то время как Фалин явно пытался устроить обструкцию.

Когда Горбачев снова выступил с советской стороны, он уже несколько отступил от того, что говорил раньше, Роберт Гейтс сделал из этого вывод, что ранее Горбачев «вышел за пределы того, что было ему подготовлено» в памятной записке. Стремясь переложить на другого проблему, тю которой у него возникли сложности со своими коллегами, Горбачев трижды просил Шеварднадзе проработать с Бейкером германскую проблему.

Сначала Шеварднадзе наотрез отказывался, говоря: «Этот вопрос должны решать главы правительств… Тут требуется политическая ориентация». Но под конец все же сдался.

Американцы были удивлены. Никогда прежде советский министр иностранных дел так открыто не противился воле главы своего государства в их присутствии. Американцы решили, что Горбачев пытается заставить Шеварднадзе взять на себя ответственность за все, что произойдет в Германии, а министр иностранных дел не хочет на это соглашаться.

Идя даже дальше, чем на Мальте, Горбачев особо подчеркнул свою надежду на то, что американские военные еще долго будут оставаться в Европе. Он сказал бушу: «Я хочу, чтобы вы знали: я считаю, это и в ваших интересах, и в наших. И об этом я готов сказать публично».

Многие американцы, слушая Горбачева, пришли к выводу, что по крайней мере на данный момент он утратил свою обычную способность делать вид, будто знает ответы на все вопросы. Роберт Блэкуилл заметил, что Горбачев в меньшей мере владеет собой, менее требователен и меньше командует, чем на Мальте.

Буш поднял вопрос об «открытом небе» — своем предложении о том, чтобы допустить полеты самолетов с инспекторами над военными базами — которое лежало под спудом вместе с другими вопросами по контролю над вооружениями: «Я просто ошарашен тем, что вы его не подписали. Мы не понимаем. Если проблема в технике, мы продадим вам нужную технику». Горбачев сказал: «Это, похоже, весьма близко к нашей позиции. Верно, маршал Ахромеев?»

Маршал затряс головой и решительно заявил: «Нет, мы не можем открыть все районы Советского Союза — разве что нам будет предоставлено право летать над американскими базами на Филиппинах и в других районах земного шара!» Американцев снова поразило это неподчинение приказу и новый намек на то, что Горбачев теряет контроль над своими военными.

По пути назад, в посольство, Горбачев велел остановить свой лимузин и вышел на углу Пятнадцатой улицы и Пенсильвания-авеню. Ему хотелось воссоздать магию декабря 1987 года, менее сложного и более благополучного периода в его жизни. Горбачев буквально упивался своим успехом, когда толпа начала приветствовать его и аплодировать. Через переводчика он воскликнул: «Я, право, чувствую себя здесь как дома!» Это была странная, но много говорящая фраза: так как на родине его собственный народ не устроил бы ему такой встречи.

Вечером Буши дали Горбачевым официальный обед, после которого был концерт, где пела меццо-сопрано Фредерика фон Штаде. В противоположность американцам, которые были в смокингах и вечерних платьях, Горбачев приехал в обычном костюме для деловых встреч и пытался даже во время обеда заниматься делами, уговаривая своих хозяев не тянуть и подписать советско-американское соглашение о торговле.