Я никогда не замечал за главным тайным агентом императора ни тени милосердия.

— В любом случае, — сказал Ле Балафре, — вы особенно не переживайте Наш император не дурак; рано или поздно он достанет свою голову из задницы и поймет, что вы спасли его от него самого.

— Очень на это надеюсь, — искренне заверил я храбреца-трибуна.

В этот момент Маран радостно вскрикнула. Мы с Ле Балафре поспешили посмотреть, в чем дело. На коленях у Нечии лежал диск размером с две ладони. Но это была не застывшая картинка, а живой лесной пейзаж. Я увидел крохотного тигра, скрывающегося в кустах, трех газелей, мирно щиплющих траву и не подозревающих о подкрадывающейся смерти. Присмотревшись внимательнее, я разглядел крохотных обезьян, молчаливо следящих за разворачивающейся драмой, и услышал щебет невидимых птиц.

— Я... я могу продержать заклятие еще пару секунд, — сказала Нечия.

И вдруг у нее в руках остались лишь пяльцы с натянутым куском коричневой ткани. На материи были выведены таинственные символы, а между ними виднелись кусочки волос, шерсти и листьев.

— Это новая игрушка, — сказала Нечия. — Наш сын — странствующий священник, и он присылает нам разные диковинки. Он написал, что видел нечто подобное во время своих путешествий, и прислал клочок шерсти тигра, зацепившийся за колючки, волосы обезьян, землю из-под дерева, о которое терлись газели, цветы и так далее.

Я был поражен.

— Это напомнило мне то, что я видел в детстве в джунглях своего Симабу, — сказал я, внезапно охваченный тоской по родине.

— Когда я научусь управлять отдельными маленькими заклятиями, — продолжала Нечия, — я наложу общее заклятие на всю картинку, и тогда ее можно будет повесить на стену. Запечатленная на ней сцена будет повторяться снова и снова. У меня уже есть уличные сценки, потом виды реки, лодок, но сейчас я впервые попыталась изобразить то, чего сама не видела. Естественно, — серьезно добавила она, — тигру не видать газели. Обезьяны поднимут тревогу, и они убегут. Тигр порычит на обезьян и уйдет несолоно хлебавши.

Я снова подивился на Нечию, которую никак нельзя было принять за супругу трибуна; на сына Ле Балафре, о котором я впервые услышал, но если бы и слышал раньше, то ни за что бы не подумал, что он может быть странствующим священником, живущим подаяниями. Воистину все мы не те, кем кажемся.

Гости засиделись у нас допоздна, но разговор дальше велся на отвлеченные темы. Проводив чету Ле Балафре, я позволил себе искорку надежды, что старый трибун прав и мое изгнание не будет продолжаться вечно.

Один гость задержался у нас во дворце совсем недолго. Молодой домициус по имени Оббия Трошю навестил меня, сказав, что служил под моим началом капитаном в сражении при Дабормиде. Я вынужден был признаться, что совершенно его не помню. Меня всегда восхищали великие полководцы, которые, как гласит история, останавливали на улице прохожего, узнав в нем рядового, с кем двадцать лет назад во время похода ели из одного котла. Я восхищался, но не верил, что такое возможно...

Так или иначе, я пригласил этого Трошю к себе в кабинет. Таинственно оглядевшись по сторонам, молодой домициус плотно прикрыл дверь.

— Я решил нанести вам визит, трибун Дамастес, потому что просто взбешен тем, как с вами обошелся император.

— Император?

Трошю утвердительно кивнул.

— Сэр, — холодно произнес я, — я считаю, ни вы, ни я не вправе подвергать сомнению поступки императора. Мы оба принесли присягу.

— Сэр, не сочтите мои слова за дерзость, но вы все же оспорили приказ Тенедоса, разве не так?

Я промолчал. Трошю был прав.

— Я пришел к вам от имени группы... скажем так, от группы обеспокоенных граждан, — продолжал он. — Некоторые из них служат в армии, другие входят в число самых светлых умов Никеи и всей Нумантии. Мы пристально следили за тем, что происходило с вами.

— Это еще с какой целью? — спросил я, чувствуя неприятный холодок.

— Разумеется, мы всецело преданы императору; мы были в числе первых, кто поздравил его, когда он взошел на престол Но нас все больше и больше тревожат события последних двух лет.

— Вот как?

— Временами начинает казаться, что политика императора определена не так четко, как раньше, и претворяется в жизнь весьма нерешительно.

— Я ничего подобного не замечал, — ответил я, вспоминая, как быстро отреагировал Тенедос на события в Каллио.

— Ну разумеется, — поспешил загладить резкость своих слов Трошю. — Вы были его разящей правой рукой, постоянно находились в гуще событий. Но когда отходишь от повседневных забот, появляется возможность увидеть происходящее как бы со стороны.

— Верно, — согласился я.

— Группа, чьи интересы я представляю, считает, что ей пора предложить свои услуги императору. Мы надеемся, что он прислушается к нашим советам. Не надо забывать старинную пословицу, гласящую, что ум хорошо, а два лучше.

— Есть и другая про семерых нянек и дитя без глаза, — возразил я.

— По-моему, в нашем случае это исключено, — смутился Трошю.

— А чем я могу быть полезен этой группе великих мыслителей? — насмешливо поинтересовался я.

— Если честно, — взволнованно произнес Трошю, — среди нас почти нет известных людей, мы почти не появляемся на широкой публике. Мы понимаем, что толпе нужен свой идол — кого она будет уважать, за кем пойдет. И вот тут вы могли бы послужить Нумантии.

Его слова меня заинтересовали, но я сохранял на лице безучастное выражение.

— Позвольте в таком случае задать еще один вопрос, — сказал я. — Предположим, ваша группа предложит какие-то действия, а император с вами решительно не согласится. Что тогда?

— Надеюсь, у нас окажется достаточно мужества, чтобы, подобно вам, настоять на том, что, по нашему разумению, будет исключительно во благо Нумантии. И здесь на нашей стороне будет то преимущество, что нас много. Вы были героем-одиночкой, и император с легкостью от вас отмахнулся. Но если ему придется иметь дело с десятком, с сотней решительных людей...

Я вскочил. Во мне бурлила ярость, но я постарался сдержаться, впрочем, не слишком успешно.

— Домициус, придержите язык. Позвольте еще раз напомнить о том, что вы принесли присягу. Вы предлагаете мне подлость. Смысл нашей жизни состоит в том, чтобы служить императору. Не «давать советы» и не ставить ему палки в колеса, если у него появятся какие-то собственные мысли. От ваших слов попахивает изменой; ваше поведение бесчестно. Я вынужден попросить вас немедленно покинуть мой дом и впредь больше не осквернять его своим присутствием.

Возможно, мне следовало бы сообщить соответствующим органам о вас и вашей группе. Впрочем, я вряд ли опущусь до этого, потому что глубоко презираю доносительство. К тому же я не считаю, что ваша горстка глупцов угрожает империи и императору. Больше всего вы напоминаете мне тех сопливых беспомощных бездельников, свергнутых Тенедосом с моей помощью, — чем я очень горжусь.