– Жарко горит! – сказала Анна Сергеевна. Старик наконец собрался с духом и вышел.

Тамара резала картину на квадратные кусочки. Из мохнатых, густых нитей старинного холста под бритвой сочилась пыль: пыль копилась в холсте добрую сотню лет.

– Как ты думаешь, он очень плох? – спросила Анна Сергеевна.

– Ага, – ответила Тамара.

– Он доживет до весны?

– Не знаю.

– Мне обещали полкило масла за столовое серебро. Он не хочет менять серебро. Власть вещей, милая. Ты молода и не поймешь этого. Но она есть, власть вещей. Я, конечно, сменяю серебро. Мне уже обещали устроить полкило масла.

– Тогда он дотянет, – сказала Тамара хрипло. Мороз все еще сидел в ней, в ее простывшем горле, в рукавах пальто, в отворотах высоких валенок, в сбившихся под шапкой волосах. Тело оттаивало и начинало сильно зудеть.

– Нужно выжить назло немцам, – сказала Анна Сергеевна. – Вот ты принесла письмо, и мы протянем лишнюю неделю. Видишь, вчера я не могла заставить его вынести ведро, а сейчас он пошел. Он гордый и смелый человек, мой муж.

Старик вернулся с пустым ведром в руках.

– Почему ты так быстро? – спросила Анна Сергеевна.

– Я вылил в окно, Аня, – бесстрашно ответил старик, глядя ей в глаза.

Анна Сергеевна вздохнула и сказала:

– Бог тебя простит, Александр!

Тамара взяла ведро из рук старика и вышла в прихожую.

«Я помоюсь немножко, потом я посплю у них, они хорошие, – думала Тамара. – Потом я отнесу письма в двадцать второй дом. Это лучше, когда куда-то надо идти обязательно».

Старик опять сел в кресло, укрылся одеялом и читал книгу Платона. В белом, чистом тазу парила на «буржуйке» вода. Репродуктор ожил, из него слышалась музыка. Иногда от дальнего взрыва язычок огня в лампе трепетал, и тогда старик чертыхался – ему не разобрать было буквы в книге.

– Нельзя читать о еде, – сказала Тамара старику.

– Почему ты думаешь, что я читаю о еде? – спросил он.

– Там пируют? Там идет пир, да? Брат Анны Николаевны все читал книгу о вкусной и здоровой пище и умер.

– Нет, здесь нет о пище. Сытые люди редко писали о еде в книгах, девушка, – сказал старик, откладывая книгу.

– Раздевайся, – сказала Анна Сергеевна. Тамара стала послушно раздеваться, а старик

сказал:

– Это книга о любви. Платон утверждает, что самое ценное на свете не вещи и символы их, а связи между всеми вещами мира. Всю жизнь он искал главную связь. И сказал, что нашел ее в любви. Но, я думаю, он соврал, он просто уверил себя в том, что нашел главную связь.

Анна Сергеевна помогала Тамаре стянуть валенки и гамаши.

– Сегодня стреляют очень долго, – сказала Анна Сергеевна. – Обычно они кончают раньше.

– Сегодня большой мороз, и они знают, что хуже тушить пожары, – объяснила Тамара.

– От снарядов загорается редко, – сказала Анна Сергеевна. – А голову мы будем мыть тоже?

– Обязательно будете. Иначе у почтальона скоро вылезут волосы. А они ей еще пригодятся, – сказал старик.

Тамара стояла посреди маленькой комнаты, освещенная огнем из «буржуйки», на куче своей одежды.

– Ты бы отвернулся, дедушка, – сказала она. Старик закряхтел, вылез из кресла и стал прилаживать свое одеяло на окно.

– Так будет меньше дуть, – объяснил он.

А Тамара увидела себя в зеркале шкафа и удивилась. Она была не такая тощая, как думала. Ей давно казалось, что ноги вот-вот должны уже переломиться.

– Ты будешь очень красивой, – сказала Анна Сергеевна.

– Нет, я долговязая, – сказала Тамара.

– Верь мне, милая! Я в этом понимаю толк. И давай мыться.

– Я не хочу умереть, – сказала Тамара.

Старик вдруг тихо заплакал.

– Шура, не надо! – строго сказала ему жена.

– Да-да, конечно, – стыдливо забормотал старик и взял письмо сына.

– Ты еще приедешь к нам в гости после войны, – сказала Анна Сергеевна, намыливая Тамаре голову. – У тебя чудесные золотистые волосы.

Тамара стояла, низко согнувшись над тазом, и слышала, как лопается в ушах пена. Тошнота подкатывала к горлу, и больше всего Тамара боялась сейчас, что упадет.

– Но, Анна Сергеевна, судя по некоторым деталям в письме, наш старший сын воюет хорошо, – сказал старик. Он, очевидно, опять перечитывал письмо. – Сын пишет, что танки – страшная вещь. Когда мужчина пишет про что-нибудь «страшно» – это значит, что он уже переборол свой страх.

– Петруша всегда был смелым мальчиком, – сказала Анна Сергеевна.

– Как будто Павел заядлый трус! – сказал старик с раздражением. – Еще ничего не надо вынести и вылить?

Тамара отжала волосы, и Анна Сергеевна накрутила ей на голову чалму из старой простыни.

– Александр, посмотри время. Мне уже скоро на дежурство? – спросила она, обтирая Тамаре спину.

– Сегодня ты не пойдешь на дежурство! – нахально, но не веря себе сказал старик.

– Вот еще! – сказала Анна Сергеевна. – У нас даже осталось мыло! Ты хорошая, послушная девушка

– Вероятнее всего, она будет вздорной, сварливой и злой бабенкой! – наперекор жене с вызовом заявил старик.

– Не слушай его, – сказала Анна Сергеевна. – И скорее одевайся. Как бы это не кончилось воспалением легких. Хотя я знаю, что скоро тебе станет лучше.

– Тебе еще много ходить сегодня? – спросил старик.

– Мне надо ходить, пока смогу. В двадцать втором доме пять лестниц по семь этажей.

– Тридцать пять этажей! Целый небоскреб! – сказал старик. – Пожалуй, тебе кое-что надо оставить и на завтра.

Репродуктор умолк. Тишина потекла из него. Потом мужской голос объявил: «Граждане, начинается артиллерийский обстрел района! Граждане, не собирайтесь большими группами у подъездов зданий и в подворотнях!…» Старик выключил радио.

– Значит, обстрел сейчас кончится, – сказал он.

– Ага, – сказала Тамара.

– Часик ты посидишь у нас, чтобы выровнялась температура, – сказала Анна Сергеевна. – И выйдем вместе. Я буду дежурить в домовой крепости – это угол Гангутской улицы и Фонтанки. А тебя я сейчас покормлю, Александр.

Но старик не слышал. Он спал. Книга сползла с его колен и упала на пол.

Анна Сергеевна постелила на угол стола чистую скатерть, поставила соль в хрустальной солонке, положила массивную вилку, нож и переставила с буфета высокую рюмку с засохшей розой.

– Мы не будем его будить, – сказала Анна Сергеевна. – Он будет говорить, что я дала ему больше хлеба, чем взяла сама. И все будет отрезать от своего хлеба ломтики, и совать их мне, и ворчать, что я обманываю его всю жизнь. А когда он проснется один, то съест все, потому что не сможет дотерпеть до меня.