получателям номеров по тайным специальным расценкам. Сюда приезжают потереться в компании кинозвезд. Или пожить в номере, в котором жила кинозвезда. Или почувствовать себя кинозвездой. Или ради Томаса Манна. Но все без исключения приезжают ради моря.

В этом смысле здесь, в отличие от других мест в Венеции, можно в буквальном смысле пошлепать по водичке. Гранд-канал, как и реки, опоясывающие Манхэттен, для этого не годится: он мутный, серо-зеленый, тусклый. На Лидо же вода всегда спокойная, цвет ее варьируется от гладко-зеленого до голубого. В нее можно войти и брести довольно долго, прежде чем она дойдет до колен; но даже и там Адриатика благодушна, почти недвижна, плавать здесь просто. Удалившись подальше от берега, можно дать мыслям побродить, пока в виду не останется лишь уменьшившийся силуэт отеля, на пляже которого вы купаетесь. «Бэн» и «Эксельсиор» заключили соглашение, и, предъявив тут или там карточку гостя, вы имеете право плавать в бассейне или на пляже или взять напрокат пляжную кабинку и там посидеть в тени. Тут почти ничего не изменилось с тех пор, как в 1911 году Манн написал:

Серое и плоское море уже ожило, расцветилось детьми, шлепающими по воде, пловцами, пестрыми фигурами, которые, заложив руки за голову, лежали на песчаных отмелях. Другие орудовали веслами, сидя в маленьких бескилевых лодочках, раскрашенных синим и красным, и громко хохотали, когда суденышко опрокидывалось. Перед далеко вытянувшимся рядом кабин, на деревянных площадках которых люди сидели как на верандах, равноправно царили беспечный задор игры и лениво простершийся покой, обмен визитами, болтовня, продуманная элегантность утренних туалетов и нагота, непринужденно и невозмутимо пользующаяся вольностями приморского уголка. У самой кромки моря на влажном и твердом песке бродили купальщики в белых халатах или просторных и ярких пляжных костюмах.

Мне же милее всего вода. Предвкушение начинается с того самого момента, как я схожу на причал «Эксельсиора», нарастает, когда я заселяюсь и меня провожают в номер. Коридорный, дожидаясь чаевых, ставит мой багаж, демонстрирует мини-бар, объясняет, как пользоваться термостатом и телевизором. А потом, зная, что это самый лучезарный момент из всех, — так уличный музыкант берет верхнее до, пока помощник его обходит зрителей с пустой шляпой-цилиндром, — он распахивает окно с видом на пляж. В комнату разом вливается поток приглушенных звуков — прибой внизу, игры детей, перебранки, — а с ними сочный грубый неповторимый запах соли, который плохо уживается с этой сонной ухоженной комнатой, ограниченной и ограничивающей, наполненной успокаивающим цветочным ароматом накрахмаленных хлопковых простыней, тщательно подобранных стиральных порошков и моющих средств. Морская лихорадка. Через пять минут, позабыв про джетлаг, я спущусь к морю. Я знаю, куда уложил плавки и пляжные шлепанцы. Дело к вечеру. Заплывы в этот час — прерогатива тех, кто живет на пляже, а не тех, кому нужно возвращаться в город, и не тех, кто до отказа набивает свой день осмотром достопримечательностей. Эти заплывы — вода теплая, пляж почти опустел, уборщики уже проходятся граблями по песку — могут затянуться до захода солнца. Именно в такие моменты меня настигает безраздельная иллюзия, безраздельная роскошь: я воображаю себе, что это мой город, мой пляж, мой дом.

Постигать Венецию лучше именно через Лидо. Венеция — город людный, и в жаркие летние дни погода там делается невыносимой: сирокко — пустынный ветер — вырывает воздух из легких. В жаркие дни в Венеции негде посидеть, разве что в ресторане, или в кафе, или на краешке раскаленного резервуара. И от толп не спасешься — они, как выдавленная из тюбика паста, проталкиваются по узким переулкам, соединяющим одну campo с другой. Да, вокруг море, но какой от него толк, если в такие дни до него даже не дотронуться? А вот на Лидо я могу провести полдня в отеле, на пляже или в большом бассейне, а потом сесть на катер и двадцать минут спустя оказаться на площади Святого Марка. После ужина запрыгнуть на тот же катер и почти сразу прибыть в «Эксельсиор».

А если я вдруг пропущу последний отельный катер и не захочу брать такси, можно сесть на последний вапоретто из Венеции, устроиться поуютнее и, как много лет назад, смотреть, как залитый лунным светом город у воды мерцает во тьме. Я облокочусь на леер быстроходного парома и буду разглядывать лагуну, следить, как приближается Лидо, пока не придет время высаживаться на Пьяццале-Санта-Мария-Элизабетта, как в первый мой приезд, когда я отправился сюда разыскивать канувшую роскошь и канувший мир. Я пройду по Гран-Виале к пляжу, сверну направо по любимой своей Лунгомаре и, если захочет того моя душа, двинусь дальше, за отель «Бэн»: вид на тихое Адриатическое море в ночной темноте иначе, чем ошеломительным, не назовешь.

Но может, я и не доберусь до променада, а решу остаться на Виале. На ней стоит несколько отелей, а еще есть тут большие оживленные траттории, где подают свежую рыбу, и много лотков с мороженым; местные сидят за столами, за которые набивается по три поколения, стулья их вылезают на улицу. Мне нравится гулять по Гран-Виале по вечерам, потому что она напоминает мне: сколько бы я ни тщился разглядеть призраков из мира конца XIX столетия, мир этот упорно от меня ускользает. Может, он сохранился только в книгах и в памяти, да еще в нашем коллективном воображении — в виде образов, которые наслаивались друг на друга с 1907 года, когда был построен «Эксельсиор»; потом — скачок в 1912 год, к публикации повести Манна; потом — к фильму Висконти 1971 года, а потом к опере Бенджамена Бриттена под тем же названием, это 1973-й. К ним, безусловно, добавляются воспоминания о моих приездах сюда; они витают над моими заплывами и прогулками по Лунгомаре. Пытаясь понять, почему мне так сложно дать определение этому чувству почти полного блаженства, которое никогда не оказывается достаточно полным, я вспоминаю пророческие слова Генри Джеймса. В Венеции, написал он в «Итальянских часах», важно «медлить, оставаться и возвращаться».

Вот почему мне нравится незамысловатость Гран-Виале с ее постоянно закрытым казино в фашистском стиле, рядом с которым проходит Венецианский фестиваль, обозначая конец каждого лета. Мне нравится контраст между Гран-Виале и великолепием двух отелей. Возможно, этот контраст мне необходим. Необходим, чтобы помнить: того, что я всякий раз пытаюсь здесь обрести, уже не существует, это просто отель, просто курортный городок. Помирившись с собственным веком, я вхожу обратно через сад, поднимаюсь по широкой лестнице и на долю секунды ловлю себя на мысли: а ведь это не я, это