В глазах помутилось, чувства смешались.

Холодно. Как холодно и темно!

Над головой вовсе не полог листвы сумаха, нет, там высоко-высоко разрушенная огнем крыша и в бездонной черноте неба — голубовато-зеленые сполохи. Под крышей — просторный зал, выложенный темным камнем с изумрудными прожилками, холодно вспыхивающими в унисон с теми зловещими и безмолвными отсветами. Стены ряд за рядом покрывают мертвые знамена. На истертых вышивках истощенные руки стягивают на груди лохмотья одежды; изрезанные морщинами, распадающиеся лица с гобеленов лукаво, исподлобья, украдкой наблюдают за шаниром, хихикая и ежась, — неуютно им висеть на голом камне.

«Вот ты и пойман, лекарь…»

Да хранят меня предки. Прикосновение этих голых кончиков пальцев погрузило его прямо в чужую душу, но шаниру никогда не приходилось иметь дело со столь объемным, сложным и столь отталкивающим нечистотой образом. Какое уж тут мужество. Надо выбираться. Немедленно.

Белая вспышка…

Хрясть.

Киндри обнаружил, что лежит на земле в дюжине футов от распаханной ивой полосы, глядя вверх на черные листья дуба и проглядывающую между ними полночь. Подбородок гудел. Незнакомец со все еще сжатыми кулаками, забыв о них, недоуменно смотрел на шанира.

— Милосердные Трое! Удар был не так уж силен.

Киндри приподнялся на локте. Хм, его не только перебросили через просеку, но и вышибли из сапог, с которыми сумах не пожелал расстаться.

— Да, — смущенно сказал он. — Это не ты, то есть ты… — Как объяснить, что эта жуткая гигантская сила образа души сама оберегала себя или свой невольный отклик, это же как удар молнии. — О бог, ну и сильная же у тебя защита!

— Смею надеяться. Только тронь меня еще раз так, жрец, и улетишь к самым Водопадам!

— Я не жрец; и что такое с твоим лицом?

Они уставились друг на друга.

— Ты тот лекарь, которого Община Жрецов послала в Готрегор.

— А ты та сумасшедшая девчонка, которую меня отправили исцелять.

— Сумасшедшая? Когти бога, я и сама начинаю так думать! Я бегу от лекаря из Глуши, а он сам врезается прямехонько в меня. Добавим к этому еще и убийцу-неумеху, перелетное мертвое знамя, демона-тень, поисковую партию Рандира, разгуливающее дерево. Что же это за место — перекресток миров, что ли?

Киндри не знал, о чем она бредит, да и не обратил на слова внимания. Его напугал сам голос девушки, возвысившийся чуть ли не до крика.

— Ох, пожалуйста! Мы же совсем рядом с рекой. Они нас услышат!

Напоминание мгновенно отрезвило ее.

— Сомневаюсь, что у них возникло предположение, что мы преодолели реку вброд верхом на дереве, но все же… — Она заколебалась, потом нехотя сказала: — Скоро будет совсем темно. Если хочешь, можешь переночевать сегодня со мной, только как можно дальше отсюда.

Первым порывом Киндри было бежать что есть мочи, бежать, пока не рухнешь, бежать от преследователей и от этой необычайнейшей женщины; но краски дня действительно меркли, а дикая местность ужасала его. Он чуть ли не насильно заставил себя кивнуть.

— Что ж, прекрасно, — сказала девушка и прыгнула на твердую землю.

Барс уже весь извелся, ожидая хозяйку на дальнем конце участка проседающей почвы. Однако он не делал попыток бежать навстречу, пока его госпожа не обернулась посмотреть на него — нет, на заковыристый путь, которым следовало проскакать. Киндри внезапно понял, что зверь слеп, что он использует глаза девушки, чтобы видеть дорогу. Он связан с ней. Ни одна из сплетен про сестру Верховного Лорда, рассказанных Киндри в Глуши, не упоминала о том, что она, как и сам Киндри, шанир. Миновав колею ивы, путники перебрались на западную сторону Новой Дороги и проследовали по ней на север. Они шли, пока перед ними не открылась лощина, в которой можно было, не опасаясь посторонних взглядов, разжечь костер.

Пока Киндри грел тонкие руки над маленькими язычками, Норф расстелила свою промокшую кофту на ближайшем камне. Потом, к удивлению молодого человека, она развернула мертвый флаг и тоже положила его сушиться, повернув ласково улыбающееся лицо к источнику тепла. Казалось, портрет по-доброму смотрит на них, сидящих по разные стороны огня, с опаской разглядывающих друг друга поверх пламени и жующих сморщившиеся за зиму яблоки. Барс, которому опять был предложен сыр, поцарапал землю вокруг него, словно закапывая отбросы, и целеустремленно потрусил в темноту. Наблюдая, как хозяйка кота мрачно поглощает свой ужин, Киндри вспомнил толпу обезображенных мертвецов из образа ее души и вздрогнул.

— Я слышала про тебя у Водопадов, — сказала она так внезапно, что он подпрыгнул. — Ты вырос в Общине Жрецов в Глуши, но сбежал, служил сперва лорду Каинрону, потом Ардету. Ты был свободен. Зачем же ты вернулся?

— Это была не моя идея, — резко ответил Киндри, несмотря на свое решение держать язык за зубами. — Присматривая за ранеными, я… я переутомился и рухнул. А когда очнулся, то был уже в Глуши. Наверное, люди Ардета просто не знали, что еще сделать, — их лорд отсутствовал, отправившись на поиски костей в Южные Пустоши, а у них на руках был больной лекарь.

— И Ардет позволил тебе оставаться там всю зиму?

Киндри поморщился:

— П-полагаю, у него были другие заботы. Его погибший сын Переден, твой брат, к тому же Котифир так далеко…

— Согласна, на расстоянии воздействовать на кого-то неудобно, но все же!.. И что, Тори совсем ничего не сказал об этом?

— Верховный Лорд ничего мне не должен, если не желает платить!

— Гордость, — сказала она, будто оценивая его, — и заблуждение — на одном дыхании говорить о долге и тут же отрицать его. Чем бы Торисен ни был обязан тебе — он обязан. Но это его дело. Итак. Зима прошла, в Глушь пришел зов с требованием лекаря, и ты воспользовался удобным случаем, чтобы смыться.

На секунду девушка замолчала, рассеянно расчесывая спутанные волосы длинными, затянутыми в черное пальцами. Рука коснулась раненой щеки.

«Не проси меня вылечить тебя, — безмолвно умолял шанир. — Ради нас обоих, не проси».

Рука упала.

— Так. Ты снова на свободе. Что дальше?

— Не знаю.

Со времени ужасного пробуждения в Глуши минувшей зимой он спрятался в самый потаенный уголок своей души, ожидая спасения, которое так и не пришло. Три года назад жрецы оставили его в покое, ошибочно приняв пустой взгляд за признак слабоумия — а они всегда верили, что он таков. Теперь-то они знали больше. Неужели только вчера священники наконец обманом заставили его проявиться? И тогда, тогда…

Да, Киндри вырвался из их рук, но свободен ли он? Только не после того, что они сделали с ним. И возможно, Уже никогда не будет.

— Прекрати!

Шанир моргнул, недоуменно глядя на Норф, оказавшуюся перед ним на коленях: она вцепилась в его сжатые кулаки, набросив на них мешок из-под еды. Голова раскалывалась.