Иногда мелькает у меня мысль: может, пришло время для прощения и примирения? Но гордость не позволяет. И сердце тоже не позволяет – оно все болит, болит с того дня, как ты ушел. А твой сын… Я не прогоню его, не скажу, чтобы перестал приезжать в Тель-Авив, но и доброго слова он от меня не услышит. Только дочке его, проказнице, той, что он назвал в честь луны, удается вызвать у меня улыбку. Когда они приезжали летом, я спустилась с малышкой на бульвар, и мы вместе кормили голубей, и она вдруг забралась ко мне на колени, крепко обняла меня, и ее запах напомнил мне запах Габриэля, когда он был маленьким, и сердце у меня растаяло. И тогда я подняла голову и увидела Габриэля, он стоял на балконе и смотрел на нас, и взгляд его был грустным, и я знала, что сердце у него болит так же, как и у меня. Так пусть будет здоров, пусть называет свою вторую дочь именем матери сироты из Шама, я могу с этим жить.

Когда Меркада узнала, что третью дочь Габриэль решил назвать Ривкой в ее честь, она испустила глубокий вздох. Сделанного не воротишь, подумала она, но теперь, когда родилась маленькая Ривка, пришло время сложить оружие. Отныне и до последнего своего дня, решила она, я принимаю своего сына и его семью; когда они приедут меня навестить, я встречу их приветливо, я буду добра к своей толстухе-невестке, я полюблю красивых дочек своего сына, девочки не виноваты. В тот день, когда ей сообщили о рождении маленькой Ривки, она решилась на поступок: приехать в Иерусалим, навестить сына и его семью. Сколько лет не была она в своем городе, в своем квартале, в своем доме!

Но когда пришел день, и настал час, и дочь уже собиралась везти ее на автобусную станцию, чтобы ехать в Иерусалим, Меркада сказала ей:

– Забудь об этом, я никуда не поеду.

– Но почему, мама? Габриэль уже ждет нас на автостанции на улице Яффо, и Роза уже приготовила дом к твоему приезду, и вся семья придет, чтобы повидаться с тобой, и все твои соседки, и кузины, и все, кого ты любишь в Иерусалиме, придут.

– Баста! – отрезала Меркада. – Не морочь мне голову. Не поеду – и точка.

– Но почему, мамочка? Разве не пришло время помириться – теперь, когда родилась девочка, которую Габриэль назвал твоим именем? Ты что, не понимаешь – это же знак, что он тоже хочет прекратить эту ссору!

– Пусть прекращает, что хочет, – буркнула Меркада. – Я не поеду.

Ничто не могло убедить старую упрямицу изменить свое решение. Она осталась в Тель-Авиве.

Аллегра отправилась в Иерусалим одна. Габриэль с Розой и тремя дочками уже ждали на автобусной станции. Девочки были одеты в нарядные платья, на них были шелковые чулочки и шапочки с помпонами, их туфельки сверкали. Малышка, лежавшая в коляске, была прекрасна как ангел: лицо светлое и ясное, а когда она открыла глаза, Аллегра ахнула – это были глаза ее матери. Девочка как две капли воды походила на свою бабушку – ту, что не захотела приехать в Иерусалим и увидеть ее, ту, что не сумела найти в своем сердце прощение, ту, что из-за гордости превратилась в сморщенную каргу. Аллегра кипела от негодования – день ото дня старуха становилась все более несносной, она была всем недовольна и вечно раздражена. Терпеть деспотичную мать в своем дому делалось все труднее.

Ни один мускул не дрогнул в лице Габриэля, когда он увидел, что Аллегра выходит из автобуса одна.

– Габриэль, милый, – сказала ему сестра, – не принимай близко к сердцу. Наша мать упряма как ослица.

Он подхватил на руки Луну и Рахелику и зашагал вверх по Яффо по направлению к Охель-Моше. Роза, совершенно растерянная, осталась на месте с коляской, вопросительно глядя на Аллегру.

– Ступай, ступай за ним, – кивнула Аллегра, – я вернусь в Тель-Авив. Я приехала только сказать, что мама не приедет.

Но прежде чем она успела договорить, Габриэль обернулся:

– Эй, Аллегрита, чего ты ждешь? Пошли домой, Роза приготовила нам королевский ужин. Не станем же мы выбрасывать еду на помойку из-за того, что упрямая старуха решила остаться в Тель-Авиве.

Сердце Аллегры взволнованно забилось, когда они вошли в дом и она увидела роскошный стол, уставленный всяческими яствами, которые Габриэль приготовил к приезду матери. За столом уже сидели все близкие родственники – дети и внуки Меркады, дальние родственники, соседи, друзья и даже мухтар[53], – все пришли, чтобы повидать Меркаду, которую не видели в Иерусалиме много лет.

– Моя мать не приехала, – возвестил Габриэль собравшимся, – она решила, что в Тель-Авиве ей лучше. Но мы будем есть и пить и праздновать рождение Бекки, так что будем здоровы! Лехаим!

Ровно семь дней называл он свою третью дочь Ривкой. С восьмого дня, когда Меркада не приехала в Иерусалим, он стал называть ее Бекки.

Габриэль продолжал навещать мать в Тель-Авиве раз в несколько месяцев и всегда старался привозить с собой жену и дочек. Он ни разу не упомянул о том дне, когда она не приехала в Иерусалим, и она тоже держала рот на замке. Аллегра рассказала ей о роскошном ужине, на который Габриэль пригласил всю семью и всех ее знакомых, и о том, что в его лице не дрогнул ни один мускул, когда она сообщила, что мать не приедет; рассказала, как он заставил умолкнуть тех, кто пытался выяснить, почему Меркада не приехала праздновать рождение внучки, и как он обходил гостей, призывая их есть, пить и веселиться, и как поил их вином. На каждый бокал, налитый гостям, приходился бокал, который он наливал себе, рассказывала Аллегра, и в конце ужина он уже был совершенно пьян, стоял на столе, качаясь как тростник, и пел псалом, а потом зашатался и рухнул прямо в объятия гостей, которые поспешили подхватить его, чтобы он не разбил себе голову.

Меркада выслушала рассказ дочери, но не произнесла ни слова.

Злые ветры дуют в стране, настроение у всех – хуже некуда. Британцы, приходу которых все так радовались, оказались хуже турок.

– Ох уж эти энгличане, чтоб им пусто было! – говорила Роза соседке Тамар. – Смотрят на нас свысока. Для них лучше арабы из Старого города, чем евреи.

– Скупердяи, – презрительно фыркает Габриэль каждый раз, когда речь заходит об англичанах. – Не любят лезть в карман за деньгами.

Еврейские девушки, которые гуляют с англичанами, – главная тема разговоров. Практически в каждом квартале есть такая девушка, позорящая семью. В Охель-Моше ходят слухи, что Матильда Франко встречается с английским офицером. «Специалистка по шпагату, – презрительно говорят о ней. – Тьфу, хороводится с англичанами, будь они прокляты».

Как-то Тамар пошла навестить Викторию Франко и увидела на столе банку кофе и бисквиты из Англии. Виктория поспешно их убрала.

– Но Тамар заметила и рассказала мне, – говорит Роза Габриэлю. – Наверное, этот энгличанин их дочери принес им из кантины на Яффо.

– Чтоб им подавиться своими кофе и бисквитами, – злится Габриэль и прекращает разговор.