Цепочка леса, словно цепь какого-то мощного механизма, который работал на чистом энтузиазме, тащила мою машину к цели со скоростью 120 км/ч.

Второй пилот получает разрешение на взлёт. Самолёт выруливает на взлётную полосу. Начало движения по взлётной полосе.

11:58:37. Командир (К): 74… 76.

11:58:40. Бортмеханик (Б): 74… 76… Режим.

11:58:41. К: Время, фары.

11:58:42. Б: Фары, время.

К: Экипаж, взлетаем. Рубеж – 280. «Скорость отрыва самолёта от Земли 280» – проявились в моей голове прописные истины воздухоплавания. «Но сначала точка V1, точка невозвращения – когда уже нельзя повернуть назад. Потом подкрылки задних крыльев нажимают на потоки воздуха таким образом, что железная птица побеждает притяжение Земли». Самолёт прошёл в другое измерение. А дальше можно включить автопилот и жить обычной жизнью, болтать о своём, о чужом. На высоте 9500 победившие земное притяжение, разговоры легче, невесомее, что ли.

12:30:57. Б: Что за странная девушка, я и так к ней, и эдак. Никак не могу подобрать к ней ключей.

12:30:59. К: Не ключи, подбирай ей сразу квартиру.

12:36:00. К: Сколько тебе?

12:36:30. Б: Тридцать.

12:37:01. К: Еще, как минимум, десять лет можешь жить, ни о чём не переживая. После сорока начнёшь задумываться, когда друзей уже не прибавляется, дети выросли, жена давно не твоя, а спать всё ещё хочется, как в двадцать пять.

На спидометре уже было 140, когда я включил автопилот. Расслабил правую ногу, и скорость начала падать вместе с моей желанной мечтой, возвращая меня на дорогу. Скоро цепочка деревьев оборвалась, и машина взлетела на Кольцевую. Дальше к дому тянула уже инерция. При хорошем раскладе до него оставалось прослушать «Обратную сторону Луны». Любимый альбом неувядающего розового цветка. Я распахнул альбом, прибавив звук. В ушах поселилась музыка, она словно эфир пробиралась к самому сердцу. Даже захотелось поделиться с кем-то этими переживаниями, кого-то набрать, чтобы там подумали: «Где он так набрался».

* * *

– Ты обогнал меня? Я думала, ты поздно сегодня будешь.

– Я скучал.

– Не ври.

– Если бы я умел. Как на работе? – встретили мои руки жену в коридоре, как только она закрыла за собой дверь и отпустила на пол свою сумку. Та, словно послушная кожаная псина, поджала уши и замерла.

– Ты что, не знаешь, как у филологов? Курят и умничают.

– Разве можно так мучить друг друга?

– Да, мучное вредно. Каждый день один и тот же хлеб.

– Может, пора завязывать с работой? Лето же.

– Ещё пара экзаменов, и всё. Лето. Можно безумствовать.

Каждое лето Шилы, как и это, страдало своим безумием и не собиралось лечиться, да и как можно было вылечить то, что диктовалось инстинктами, следовать канонам и традициям надоело, хотелось исключения из правил.

– Целовать-то будешь?

– А ты хочешь?

– У тебя нет никакого права держать меня без поцелуев, – вышла из балеток.

– Сегодня что, День Конституции?

– У меня есть одна рифма, но я тебе её не скажу.

– Не надо, иначе я начну волноваться за твоё здоровье.

– Ты? Не смеши, ты даже не звонишь мне.

Больше всего ей не нравилось, когда волны произнесённых им слов нагоняли пену на уголки его губ. «Это, конечно, не пена моря, – думала про себя Шила. – Сейчас подойдёт и начнёт прятать мою жизнь в свои объятия. Ну почему с ним всё так предсказуемо?»

Я подошёл к жене, обнял сзади и шепнул на ушко:

– Можно Шилу?

– Можно, но в обмен на поцелуй. Хватит есть, хватит говорить, рот для поцелуев.

– Вот бы со всеми было так же просто, – поцеловал я её шею.

– Будь с ней просто, ты бы её так не хотел. Шилу.

Меня, как всякую женщину, охватывают приступы феминизма, но лишь иногда. Спинным мозгом я понимаю, что мне нужна защита, мужчина, за чьей спиной я могу спокойно возиться в песочнице своих капризов. Артур, медведь, в переводе с кельтского, несмотря на своё благородное имя, не мог быть ею, он сам нуждался, пытаясь прикрыться мною. «Не медведь, скорее мишка панда», – посмотрела в большие глаза мужа Шила. Тот трепал зубами петрушку. «Жующий бамбук с обеих рук. У него хороший аппетит и тонкая душевная организация, он самоед, он грызёт бамбуковую изгородь, ограждавшую его внутренний мир. Вольер, в котором он пасётся, стал доступен миру внешнему. Он входит в него, одинокий, чужой, глаза становятся ещё больше, ещё круглее. Панда ищет защиты, ищет защиты от истребления, ищет всё время меня. Нет, не любовь это, жалость сплошная».

– Я тоже хотел сказать, что ты не все. Шилу в мешке не утаишь, – добавил я вечную присказку.

– Ладно, отпусти, – стала Шила высвобождаться из моих объятий. – Поздно уже. Дай мне раздеться.

– Женщине никогда не поздно раздеться. Кстати, чего так поздно?

– Кафедра. Была. Выступления. Прения. Прение. Душегубка, а не аудитория, – вбивала она точку после каждого слова.

– Как у тебя? – по дороге в спальню уже вышла из платья, как из воды, абсолютно сухой.

«Как женщины это делают, так органично и ловко?»

– Не скучал в дороге?

– Не, я же на Родину ехал. К тебе. Всю «Скандинавию» общался с навигатором.

– Представляю, что ему приходится выслушивать в пути.

– Это женщина, её зовут Ира.

– Симпатичная?

– Ревнуешь?

– Сочувствую. Ты ей, наверное, всю дорогу про всех своих женщин рассказывал?

– Ага, про тебя.

– Слушала?

– Она терпеливая.

– Терпеливых женщин не бывает. Терпеливых и симпатичных одновременно тем более.

– Я хотел сказать настырная. Знай, талдычит своё. Громко и равнодушно. «Через 150 метров поверните налево».

– И ты повернул?

– Как ты думаешь?

– Нет.

– Почему?

– Вы же до сих пор на «Вы». Любовники не могут так обращаться… друг с другом. Это неэтично, не гигиенично, в конце концов, – разыгралось филологическое чувство юмора в Шиле.

– Я бы даже сказал неприятно.

– Неприятно? Что именно?

– Что она всё время пытается управлять моим будущим. Вещает вроде своё, а на поверку оказывается, что моё.

– Чем громче женщина говорит о чужом, тем больше замалчивает своё.

* * *

– Вы знаете, я никогда ещё не писала мужчине первой.

– Надо когда-то начинать.

– Вы кто по знаку? – писала мне Бэлла, скромно пытавшаяся со мной флиртовать.