На этот парапет усаживались птицы — моевки. Они дружелюбно поблескивали бусинками глаз, такие непохожие на жадных, прожорливых и чуравшихся людей чаек Боскарвы.

Мы посидели на солнышке, потягивая херес. Именно там и тогда я и вручила Элиоту свой подарок, приведя его в безудержный восторг. Он тут же сорвал с часов старый ремешок и приладил новый, проделав отверстия лезвием перочинного ножа.

— Как это вам на ум пришло сделать мне такой подарок?

— Я заметила, что старый ремешок износился, и подумала, что вы можете потерять часы.

Он откинулся на спинку стула, разглядывая меня через столик. Было так тепло, что я стянула свитер и закатала рукава хлопчатобумажной рубашки.

— Вы всем накупили подарков? — поинтересовался он.

Я смутилась.

— Да.

— То-то я подумал, что у вас так много свертков. Вы так любите дарить подарки?

— Приятно, когда есть, кому дарить.

— А что, в Лондоне некому?

— В общем, да.

— И друга сердца нет?

— И никогда не было.

— Не могу поверить.

— Но это так.

Мне самой казалось странным, что я так с ним разоткровенничалась. Возможно, виной тому был теплый день, какой-то удивительно ласковый, располагающий, из-за чего я и ослабила бдительность, а возможно, свою роль сыграл херес. А возможно, то просто была откровенность и доверительность двух людей, вместе переживших некую бурю, как это случилось с нами накануне за ужином. Какова бы ни была причина, но разговаривать в тот день с Элиотом мне было легко.

— Но почему это так? — продолжал расспрашивать он.

— Не знаю. Может быть, это из-за того, в какой обстановке я росла… мама все время меняла мужчин, жила то с одним, то с другим, так что и мне пришлось жить при них. А что как не тесное общение губит прекраснодушные мечты и романтические иллюзии.

Мы посмеялись.

— Это, может быть, хорошо, — сказал Элиот, — а может быть, и плохо. Не стоит замыкаться в себе, а не то к вам вообще будут бояться приблизиться.

— Я своей жизнью довольна.

— Вы собираетесь назад в Лондон?

— Да.

— И скоро?

— Вероятно.

— А почему бы еще не побыть здесь?

— Боюсь злоупотребить гостеприимством.

— Этого не произойдет. А я так с вами и словом не успел перемолвиться. И вообще, как вы можете уехать в Лондон и покинуть все это?.. — Он обвел рукой все окрест — небо, солнце, тишину, плеск воды, приметы наступающей весны.

— Могу, если приходится. Меня ждут работа, квартира, в которой надо делать ремонт, и вся жизнь, которую надо налаживать заново.

— А подождать все это не может?

— Не до бесконечности же.

— Все ваши причины — неосновательные.

Я промолчала.

— Если только, — продолжал он, — вас не обескуражил вчерашний инцидент…

Я улыбнулась и покачала головой:

— Ведь мы же решили больше не упоминать о вчерашнем.

Элиот облокотился о стол, опершись подбородком о сжатый кулак.

— Если вам действительно была бы нужна работа, ее и здесь можно найти. И квартиру снять, если захотите жить отдельно.

— Да зачем мне оставаться? — Но мне были приятны его уговоры.

— Затем, чтоб было хорошо Гренвилу, и Молли, и мне. Затем, что, по-моему, мы все этого хотим. В особенности я.

— О, Элиот…

— Это правда. От вас исходит какая-то умиротворяющая ясность. Не замечали? А я заметил еще в тот вечер, когда впервые увидел вас и еще не был с вами знаком. Мне нравится форма вашего носа и ваш смех, и как вы умеете преображаться: то выглядите настоящей оборванкой — в джинсах, растрепанная, а через секунду — сказочной принцессой с этой вашей косой через плечо и в этом царственном вечернем туалете. У меня ощущение, что я с каждым днем узнаю в вас что-то новое. И вот поэтому мне не хочется, чтобы вы уезжали. По крайней мере, сейчас.

Я поняла, что совершенно не знаю, чем ответить на эту его длинную речь. Так я была растрогана и в то же время смущена. Но все же мне льстило, что я нравлюсь, что мною восхищаются, и льстило еще больше, что мне говорят об этом.

Глядя на меня через стол, он принялся смеяться.

— Видели бы вы, какое у вас лицо! Глаза бегают, вся красная… Давайте допивайте ваш херес и поедем есть устриц. Обещаю, что больше комплиментов говорить вам не стану.

Мы не спеша, со вкусом пообедали в маленьком зале с низким потолком, за столиком, таким шатким, что Элиоту пришлось подложить под ножку сложенный клочок бумаги. Мы ели устриц и бифштексы, и свежий зеленый салат и выпили чуть ли не целую бутылку вина. Чашечки кофе мы взяли с собой на солнышко, где, усевшись на краешек парапета, стали смотреть, как двое загорелых и босоногих мальчишек, спустив на воду шлюпку, плывут по синей глади ручья. Полосатый парус надувался неизвестно откуда взявшимся неощутимым ветерком, а потом, накренившись, шлюпка скрылась за лесистым мысом. И Элиот сказал, что, если я останусь в Корнуолле, он раздобудет яхту и научит меня ходить под парусом, мы поедем ловить макрель возле Порткерриса, и он покажет мне укромные бухточки и всякие уютные потайные места, до которых простым туристам не добраться.

Потом нам пришло время трогаться в путь. День тянулся, раскручиваясь, как длинная сверкающая лента.

Мы медленно двинулись в обратный путь, к Хай-Кроссу, выбрав длинную дорогу через Богом забытые деревеньки в глубине полуострова, и я была сонной и сытой.

Когда мы въехали в Хай-Кросс, стало ясно, что расположился он на самой оконечности полуострова, так что деревенька выходила одним своим северным краем на Атлантический берег, другим же, южным, на Ла-Манш. Попавший туда чувствовал себя как на острове, овеваемый свежим ветром, доносившим шум прибоя. Гараж Элиота находился в самом центре — на главной улице селения, чуть в стороне от дороги, мощеный передний дворик украшали кадки с цветами, а внутри, за стеклом демонстрационного зала, блестели своими боками аристократического вида машины. Все несло отпечаток новизны, дороговизны и безупречного ухода. Когда по переднему дворику мы шли к демонстрационным залам, я гадала, сколько денег, должно быть, вбухал Элиот в свое предприятие и почему он счел разумным открыть свой прекрасный гараж в таком захолустье.

Он отодвинул в сторону створку стеклянной двери, и я вошла — шаги мои тонули в блестящем каучуковом покрытии.

— Почему вы решили поставить гараж именно здесь, Элиот? Не лучше ли было сделать это в Фоберне, или в Фальмуте, или в Пензансе?

— Вы не учитываете психологию покупателя, голубушка. К продавцу с хорошей репутацией покупатель едет хоть за тридевять земель, чтобы купить у него то, что тот предложит. А потом, — с обезоруживающим чистосердечием признался он, — мне здесь принадлежит земля, вернее, не мне, а маме, но все равно это неплохой стимул для того, чтобы завести дело именно здесь.