– Ами, открой глаза.

Я не хочу открывать глаза, но голос не отстает. Набираю в легкие побольше воздуха и приказываю векам подняться. Мир, каким он предстает за опущенными ресницами, яркий, белый и режет глаза. Я снова их закрываю.

– Нет, Ами. Ты должна проснуться. – Пальцы легонько сжимают мое плечо и трясут. – Пора вставать.

Голос мне знаком. Я знаю, что он не принадлежит ни Мари, ни Кидлату. Снова открываю глаза. Язык во рту распухший и липкий.

– Сестра Маргарита? – говорю я, хотя то, что получается, звучит не очень похоже. Моргаю, и ее лицо приобретает четкость.

– Здравствуй, Ами.

Поворачиваю голову – шея болит.

– Где?..

– Ты в больнице. На Кулионе. Уже несколько часов.

Я лежу одна, в палате с выкрашенными белой краской стенами. Болит правая рука. Я смотрю на нее и вижу повязку. Поднимаю руку и чувствую сильную пульсацию.

– Что…

Сестра Маргарита опускает ее на подушку.

– Боюсь, рука сильнее пострадала от твоей подруги Мари, чем от укуса. Кто-то услышал их крики, и слава богу, тебя очень быстро доставили сюда. Мари не только убила змею, но и принесла ее с собой, так что мы смогли сразу ввести противоядие. Доктор Родель сделал с запястьем все, что мог.

Я ощущаю давление наложенной на руку шины.

– Как Мари? С ней все хорошо?

Сестра Маргарита мрачнеет.

– Да.

Что-то в ее тоне настораживает меня.

– Что?

– Ее нет, Ами. И Кидлата тоже нет.

Смотрю на нее растерянно.

– Где же они?

– Их забрал мистер Замора. – Я застываю. – Он и тебя хотел забрать, но доктор Родель и доктор Томас заявили, что твое состояние нестабильно, и ты должна остаться.

– Куда он забрал их? – в отчаянии спрашиваю я. – В приют?

Ее ответ – худший из всех вариантов.

– Их увезли в другое место.

– Куда? В Манилу?

Монахиня качает головой.

– Нет! – Нас нельзя разделять… после всего пережитого. – Я так хотела познакомить ее с наной. Так хотела, чтобы потом, когда все случится, рядом был кто-то.

– Знаю. – Сестра Маргарита берет меня за здоровую руку.

Нет, она не знает. Не может знать, что мистер Замора обрек ее на судьбу, которой она так старалась избежать. Он отправил ее в работный дом. Я смотрю на сестру Маргариту. Так странно снова видеть ее, снова быть на Кулионе, хотя именно этого я больше всего хотела последние недели.

Сбрасываю простыню. Простое действие отдается болью в руке.

– Я останусь.

– Нет, не останешься, – говорит сестра Маргарита и берет меня за другое запястье. Пальцы у нее на удивление сильные. Что-то мягко стучит в окно, и в голове у меня пролетает восхитительная и шальная мысль, что это Мари, что это ее записка стучится в сетку окна и что сама она ждет меня снаружи. Но стук повторяется, и я вижу бросающуюся на сетку бабочку.

– Бедняжки, – печально вздыхает сестра Маргарита. – Их притягивает свет, отражающийся от белых стен. Тебе повезло, что есть сетка, а иначе в комнате их было бы полно. Они здесь везде. – Взгляд ее уходит вдаль. – Такие красивые.

Я тяну ее за рукав.

– Пожалуйста, сестра. Вы же помогали нане писать письма. Говорили, что мне нужно приехать…

– Да, я рада, что ты здесь. Но тебе нельзя будет остаться. – Она говорит это с такой грустью, что я вижу – ей и самой неприятно. – Так здесь теперь устроено.

– Но мне нужно увидеть нану.

– Конечно, раз уж ты здесь. – Она поднимается, элегантная в простой черной рясе. – Но об этом никто не должен знать. Понимаешь, Ами?

Из-под складок рясы монахиня достает серебряный свисток.

– Этим подают сигнал о пожаре. Я выйду из больницы и свистну. Услышишь – сразу же иди в четырнадцатую палату. По коридору, с левой стороны. Эвакуировать это заведение трудно, но, чтобы вернуть всех назад, потребуется еще больше времени. В твоем распоряжении будет по крайней мере часа два.

– Два часа! – Пройти такой путь ради пары часов.

– Ами. – Сестра Маргарита стоит спиной ко мне, но голос ее дрожит. Я жду. Она переводит дух и снова поворачивается: – Твоя нана… она… она ждет.

– Знаю, и поэтому часа или двух недостаточно.

– Нет, Ами. Она ждет, чтобы попрощаться. Ждет пахимакас. – Что-то сбегает по ее щеке, и я вдруг понимаю, что ее глаза блестят от слез. Увидеть такое – то же самое, что увидеть плачущую статую. Пораженная ее слезами, я не сразу вникаю в смысл слов. Ждет, чтобы попрощаться. Ждет пахимакас. Последнее прости. Нет, она конечно же не хочет сказать…

– Нет. – Мир отступает. Я чувствую, как комкается лицо, а потом сестра Маргарита вдруг оказывается рядом со мной на кровати, ее лицо рядом с моим, и она до боли сжимает мои руки.

– Нет, – тихо, но с чувством говорит сестра Маргарита. – Не плачь.

Глупо призывать меня не плакать, когда она плачет сама, но я все же останавливаю слезы на полпути.

– Ты такая молодец, Ами, – жарко шепчет монахиня. – Прошла через лес. Привела с собой бабочек. Выжила после укуса змеи. – Она отпускает мои руки и продолжает уже мягче: – Ты замечательная девочка. И твоей нане нужно, чтобы ты была смелой. Она готова, но ей страшно. Знаю, тебе тоже страшно, но и для страха, и для слез время еще будет. Дай ей надежду, Ами. Дай ей храбрость.

Я чувствую, как теплеет внутри, как разгорается тот же огонь, что и тогда, когда мистер Замора хотел ударить Мари на скале. Я не позволю нане бояться. Киваю. Сестра Маргарита снова поднимается и откидывает голову назад, словно хочет, чтобы слезы затекли обратно.

– Хорошо, – говорит она нормальным голосом. – Не забудь, по коридору слева. Четырнадцатая палата.

Монахиня уходит, а я снова и снова говорю себе, что должна быть смелой. Потом где-то неподалеку раздается свист.

– Очистить коридор! – кричит сестра Маргарита. Я слышу крики и шум возни. Спускаю ноги с кровати. Голова кружится, в руке пульсирует боль, но до двери удается добраться не споткнувшись. Жду, прислушиваюсь и, решив, что шум ушел дальше, выхожу в коридор.

Он тоже выкрашен ярко-белой краской, на которой местами, там, где руки касались сохнущей поверхности, видны следы пальцев. Раньше в больнице не было ни коридора, ни отдельных палат. Построено многое и быстро. Иду по левой стороне – двенадцатая палата, тринадцатая. Останавливаюсь возле четырнадцатой. Надо бы перевести дух, приготовиться, но лишнего времени у меня нет. Я поворачиваю ручку и вхожу.

Скупо обставленная комната: деревянный крест на стене, маленький столик со стаканом и кровать со съежившейся фигуркой под белой простыней. Дверь закрывается, и она поворачивает замотанную бинтами голову. Слышу ее голос, старческий и усталый, и все мои силы уходят на то, чтобы не расплакаться.