– Не-е-е!.. – жалобно вскрикнул Дед.

Время словно замедлилось, и он с ужасом смотрел, как в лицо сыну несётся тяжеленная лапа с растопыренными когтищами. В то самое мгновение, когда она должна была снести голову Последыша с плеч, сын упал – Родион сильным ударом под колени свалил его с ног. Лапа пролетела, задев плечо Родиона, которое тотчас обагрилось кровью. Время дрогнуло и снова рвануло вперед. Руки Деда в изнеможении подломились, он упал лицом в землю, потом перекатился на бок и, опираясь на клюку, тяжело сел.

Людомедведи, спешащие на помощь вожаку, не смогли пробиться сквозь толпу вопящих и рубящихся воинов, возглавляемых Курей, и зверю пришлось сражаться одному уже с тремя врагами.

Последыш, стоя на коленях, изловчился и с размаху чиркнул остриём меча вожаку под коленом, перерезая жилы. Одновременно Родион ударил топором по другой ноге, в колено. Зверь шатнулся. Кости хрустнули. Подоспевший Степан попытался всадить меч людомедведю в грудину. Но ему не хватило сил, чтобы пробить мускульный щит, и лезвие, скользнув по пластинам мышц, едва не задело Родиона, вовремя успевшего отскочить.

Отбросив ногой Последыша, зверь крутанулся на месте, одной лапой схватился за лезвие меча, выдрав его из рук Степана, а второй ударил его в грудь. Степан отлетел на несколько шагов и грянулся оземь. Но, в отличие от былинных богатырей, сил ему это не прибавило. Сквозь мельтешение ног Деду было видно, что парень лежит недвижимо – то ли убился, то ли потерял сознание.

Родион, бросив короткий взгляд на младших, отступил на шаг, размахнулся широко и со всей мочи ударил вожака топором. Тяжёлое лезвие пробило-таки мышцы, с хрустом разворотив грудину, завязло. Не делая попытки выдернуть топор, Родион выхватил нож и, пробивая рёбра, всадил клинок человекозверю в сердце…

Вожак взмахнул лапами, желая прижать обидчика к груди в смертельном объятии, но Родион с неимоверным трудом увернулся. Поднырнув под лапы, он оказался за спиной у людомедведя. Бросив быстрый взгляд на сидящего неподалёку Деда, сделал один длинный прыжок, выхватил у него из рук металлическую клюку, метнулся обратно и мощным ударом раскроил вожаку череп. Раздался хруст, словно прут врезался в дерево. Начавший оборачиваться зверь вздрогнул и медленно осел на землю. Попытался встать, но конечности уже не слушались. Дед, видавший множество смертей, сразу понял: больше зверюге уж не подняться.

Вожак завалился на бок, глаза, оказавшиеся на разных половинах черепа, разваленного почти до подбородка, закатились. Гигантский людомедведь конвульсивно дёрнулся, всего один раз, и затих.

Родион огляделся, зажимая рукой кровоточащее плечо. Только сейчас он понял, что трава, в свете костров казавшаяся черной, красная от крови – солнце поднялось над лесом.

Последыш с превеликим трудом встал и, подволакивая сломанную третью ногу, шатаясь и падая, доковылял до Степана. Опустился рядом с ним на землю, приподнял ему голову и начал растирать виски, сочувственно пуская носом пузыри.

Дед, сделав пару неуверенных шагов, взял протянутую Родионом клюку, измазанную кровью и мозгами вожака. Он провел рукой по налипшим ошмёткам, потом лизнул палец, задумчиво пожевал, сплюнул, огляделся и сказал:

– Ну, вроде б усех завалили.

На поляне чёрными грудами распластались четыре людомедведя. Один, то ли самый сообразительный, то ли самый трусливый, поняв, что победа не светит, израненный скрылся в лесу. Увидев, что битва закончена, из башни горохом высыпали женщины и дети. Они кинулись к раненым, заголосили около погибших, но к тушам людомедведей никто не приблизился.

Куря подошёл к телу вожака, ухватился за рукоятку ножа, торчащего из грудины, одним рывком выдернул его. В образовавшуюся дыру засунул руку и вырвал сердце. Мгновение смотрел на него, а потом протянул кровавый комок Родиону:

– Ешь!

Родион отвёл его руку, молвил:

– Оно твоё.

Вождь людей благодарно осклабился и яростно вонзил острые клыки в горячее сердце поверженного врага.

Степан сглотнул комок, но не смог сдержаться – его вывернуло желчью.

– Они, как встарь, верят, что, съев сердце врага, воин обретает его силу, – задумчиво прокомментировал Родион, наклоняясь к Степану и помогая тому подняться. Потом тем же тоном сказал: – Может, стоит попробовать?.. – но, увидев что-то в выражении глаз младшего напарника, усмехнулся: – Шучу, шучу.

…Она лежала возле своей лачуги. Маленькая изломанная фигурка. Её хвостик в агонии жалобно обвился вокруг уже пустого брюшка – зверочеловек вспорол ей живот и выгрыз внутренности вместе с ребёнком. Люди, возвращавшиеся к домам, резко остановились, сбились в кучу, несколько женщин всхлипнули, детишки, как любые испуганные малыши, вцепились лапками, ручками, хвостиками в подолы матерей. Мужчины, потемнев лицом, крепче сжали оружие. Последыш, протолкавшись сквозь толпу, упал рядом, обхватил маленькое тельце и жалобно заскулил. Он гладил окровавленными руками девичье личико, сведённое нечеловеческой болью, целовал пальчики с коготками, пытался свести края зияющей дыры. Он скулил и бился, разрываясь от такой же нечеловеческой боли. Куря с силой оторвал его руки-клешни, вцепившиеся в тельце любимой, поднял и уволок братишку куда-то, что-то тихонько приговаривая на ходу.

Родион подошел к Степану, который еле стоял на ногах, и выдохнул в самое ухо:

– Всё ещё сомневаешься, что он человек?

Дед, Куря, Степан и Родион сидели за столом – импровизированное заседание генштаба.

– Что с тушами будете делать? Съедите? – поинтересовался Степан.

– Та разе ж мы людоеды каки-нибудь?! – ужаснулся Дед. – Та их ужо наполовину лесной зверь обглодал. Что останется – псам скормим, если те не побрезгуют.

Потом Родион долго и обстоятельно рассказывал, чертя угольком на столе, как выкопать ров вокруг башни, заполнить сухими ветками, полить смолой, чтобы кольцо огня надежно ограждало от нападающих. Ещё он убеждал вождя и старосту построить вокруг деревни огромный забор, сделать ворота. Степан, так же как и постатомные люди, внимал каждому его слову.

– А лучше всего вам из этой дыры перебраться куда-то в город, – посоветовал напоследок Родион. – Города-то должны были сохраниться, ну те, что далеко от станции были. Там всё-таки люди живут.

– Города-то сохранились. Чево им сделаеться. Люди, гришь, живут? А мы рази не люди? А вот пускать нас тудыть нихто й не сбирается, – горько ответил Дед. – Ты, думашь, один умный? Были ходоки. Дней семь-десять иди в любую сторону и упрёсся в огромну таку стену, навроде той, про котору толкуешь. Тока стена та не з дерева, а з камней, поверху колючкой заплетена, та пулеметы поверху и ще таки штуки – огнём харкають. Штоб отсюдова нихто не вышел, во как. Заповедник, гады хреновы, устроили… Ждут, покуда мы вымрем чи выродимся. А вот им усем! – Он сделал неприличный жест, рубанув ладонью одной руки по сгибу локтя другой, знакомый до боли жест, странное дело, сохранившийся в этом мире. – Я-то как вас увидал, так сразу ж и подумал, шо вы з-за той стены…