У моей начальницы майора Баклановой очень трудное положение. Она ничего не понимает в стоматологии, поэтому напрямую в мою работу вмешиваться не может. Но зато постоянно цепляется ко мне с общими вопросами. Ее как назначили моей наставницей (смех смехом, но здесь каждому, кто приходит на аттестованную должность, говорят, что по инструкции наставник чуть ли не домашние условия у подчиненного проверять должен, но в столь интимные сферы Бакланова лезть не стала), так она до сих пор из этой роли выйти не может, несмотря на то что я давно не стажер, а лейтенант внутренней службы.

Меня просто бесит ее снисходительный тон, так с детьми даже общаться не стоит, тем более со взрослыми. Как будто сама никогда не была лейтенантом! Впрочем, товарища майора трудно представить стройной юной хохотушкой с лейтенантскими погонами. Ну, а в то, что она когда-то была кандидатом в мастера спорта по художественной гимнастике (сама проболталась), и вообще поверить невозможно. Куда все только делось, вернее, откуда все только взялось? Если я, не дай бог, сойду с ума и решу обнять свою начальницу, то руки мои у нее на спине, скорее всего, не сойдутся, необъятная она у нас, совсем как родина.

Оснащение и оборудование — отдельная, очень грустная песня. Работаю по старинке, словно в 198… лохматом году. В отдельных учреждениях открывают с помпой образцово-показательные стоматологические кабинеты, а я подумаю: «Ну, как я смогу это вылечить?» — и удаляю зуб на фиг. Есть зуб — есть проблемы, зуба нет — и проблем нет. Чувствую, как скатываюсь в совершеннейшие коновалы, но ничего поделать не могу. За полгода до увольнения надо будет походить на работу к кому-то из приятелей, в гражданскую стоматологию, постоять на подхвате, освежить знания и приобрести новые навыки.

Наверху не понимают, что скупой платит дважды, что выгоднее иметь стоматологию должного уровня со всем необходимым и инструментарием. Тогда дороже обходится лечение одного зуба, но не приходится разбираться с проблемами и последствиями. Мало зубов у человека осталось, он хуже питается. Это приводит не только к гастритам и язвам, но и к туберкулезу. Тюремная пища и так не ахти (на питание каждого осужденного в сутки отпускается менее пятидесяти рублей!), а если и ее толком не пережевать, чтобы усвоилась, как положено, то от хронического недоедания сопротивляемость организма падает.

Недавно приходил один осужденный из шестого отряда. Вроде бы с больным зубом, а на самом деле — на консультацию. Интересовался, могу ли я в его зубах устроить тайники. Что он собрался проносить в них на зону с длительного свидания, я, разумеется, спрашивать не стал. И так ясно — наркоту, что еще в зуб спрятать можно, разве драгоценные камни. Меня поразило, что он совсем не боялся быть заложенным, сказал мне все прямо, без обиняков, только голос понизил, чтобы за стенкой слышно не было. А сам неприятный такой, лицо грубое, взгляд жесткий и тяжелый. Явно какой-то авторитет, я в иерархии спецконтингента слабо разбираюсь. Когда я начал объяснять, что в наших условиях так сделать невозможно, он перебил меня и поинтересовался, сколько я хочу за зуб. Я еще раз объяснил, что все упирается в возможности, стараясь быть как можно более убедительным. Зачем попусту наживать себе врагов, да еще таких? Мир тесен, кто знает, где в следующий раз доведется встретиться?

Я как-то в разговоре с Ахатовым сказал, что, на мой взгляд, в женской колонии работать немного приятнее, потому что женщины спокойнее и мягче характером. Ахатов заржал на весь коридор и сказал, что здесь, в мужской колонии, он ходит по зоне, не боясь быть изнасилованным, а в женской можно ожидать, чего угодно. Голодной куме — одно на уме. Как будто здесь не насилуют. Чуть ли не каждую неделю приходится опущенным обломки передних зубов удалять. Их выбивают для удобства орального секса. Зверье!

А сколько здесь откровенно сумасшедших типов, как среди спецконтингента, так и среди сотрудников! Прапорщик Лыхолит забрал с собой обломки удаленного мной полусгнившего зуба, сказав, что хочет их похоронить. Капитан Ульянов два раза допивался до белой горячки и не очень усердно это скрывает. У психолога Бендюговской взгляд какой-то мертвый, даже если смотрит прямо на меня, то все равно как бы мимо. Начальника оперативного отдела майора Терещенко боятся все — и осужденные, и сотрудники. Как мне кажется, его и сам начальник колонии побаивается, настолько Терещенко свиреп и ужасен в ярости, которая на него накатывает по два раза в неделю.

К общим проблемам у меня добавилась сугубо личная. Мне симпатизирует санитар Феофиловский, осужденный по статье 105, часть вторая за умышленное убийство своего любовника, совершенное с особой жестокостью. Феофиловский насмерть затыкал своего гражданского мужа кухонным ножом, нанеся ему множество ран (отсюда и умышленная жестокость, а то пошел бы по первой части). Причина банальна — ревность. Феофиловский застал изменника на месте преступления с какой-то левой женщиной, которой удалось удрать и поднять шум. Первая судимость у него была за ограбление: попытался вечером облегчить пьяного прохожего, но попался наряду.

Феофиловский по сто раз в день находит повод, чтобы заговорить со мной якобы по делу, и при этом смотрит на меня с таким неприкрытым вожделением, что у меня волосы дыбом встают и мурашки по спине бегать начинают. Не от ответного вожделения (с этой точки зрения меня интересуют только женщины), а от страха. Что, если он решит наказать меня за мою неуступчивость? Бр-р, мороз по коже! Думал пожаловаться Баклановой, чтобы убрала Феофиловского из санитаров, но, во-первых, повода нет, одни домыслы, во-вторых, не хочу стать всеобщим посмешищем. Нашим зубоскалам только повод дай поржать! Конечно, работы мало, никто не перетруждается, надо чем-нибудь заняться, чтобы не скучать.

Отсутствие дополнительных заработков напрягает. Да и как об этом здесь может идти речь, если я не могу усадить в кресло никого постороннего? Подрабатывать можно только «почтальоном» (проносом запрещенного через КПП), но это не по мне. Мне как сотруднику зона не нравится настолько, что попадать сюда в качестве осужденного я не собираюсь.

Хотя варианты бывают разные. Некоторые осужденные (в основном те, кому негде жить после освобождения и нечем заняться, кого на воле никто не ждет) незадолго до окончания своего срока демонстративно взламывают магазин для спецконтингента, чтобы получить новый срок и остаться на зоне. Им лучше здесь, чем там, привыкли. Каждому свое.

У меня всякий раз при проходе через КПП портится настроение. Становится как-то уныло, краски меркнут, время начинает ползти медленно-медленно. Душное место — зона. В прямом смысле не такое, как тюрьма, но в переносном — да. Когда рабочее время заканчивается и я выхожу обратно, в большой неогороженный мир, самочувствие неизменно повышается. Что бы ни произошло за день, как бы меня ни доставали и ни нервировали, настроение прыгает вверх. И воздух становится чище, и небо ярче, и люди добрее…

Насчет людей я не шучу и не преувеличиваю. Взять хотя бы Светку Фроликову. В автобусе с ней и поболтать, и пофлиртовать можно, а на работе смотрит букой, на все вопросы отвечает односложно, потому что зона угнетает. Да и форма имеет значение, хотя Светка и ее носит очень соблазнительно: ушивает, где надо, так, что ее формы кажутся еще роскошнее. Жалко, что меня она всерьез не воспринимает, только отшучивается в ответ на мои комплименты. А может, просто следует правилу: «Где работаю, там ничего больше себе не позволяю».