КОНСПЮАТ

(тихо, обращаясь к публике)

Вдали от вас красный цвет пиона остается таким же, но по пленке лепестков расходятся странные прожилки. Так крохотные насекомые атакуют ваши цветы. А еще копаются в коже ваших друзей, в их волосах, в радужной оболочке глаз и нарушают порядок блесток.

ЕВА

Он хотел было выплюнуть первый кусок, но сдержался и смирился с тем, что все изменяется вне и помимо него. Он пожил в свое удовольствие. Дробил амфибол и малахит. Читал. Слушал музыку, виолончель, тубу. Часами играл с ртутью, пока не пролил ее на пол. И когда принялся собирать шарик за шариком жидкое серебро, в доме, там, где обычно хранились уголь и картофель, раздался характерный треск и тут же шуршание ткани. Мужчина понял, что другие и не думали его оставлять, что они лишь умолкли и замерли, чтобы лучше за ним наблюдать. И тогда, в первый раз, он обратился к ним с речью (тембр своего голоса он ненавидел и поэтому говорил предельно кратко): Все еще здесь, зараза? Ответ был на удивление четок, со счетом на три или четыре, голос как будто давно был готов прозвучать: А ты, твои руки, ноги, голова — все еще на полу? И действительно он лежал ничком на полу, прижавшись к нему левым виском, вглядываясь в сумрак под шкафом в поисках разлетевшихся капель своего сокровища. Он был уязвлен. Ему захотелось сменить обстановку. Он принялся собирать вещи. Положил в чемодан пижаму и металлическую фляжку. Он хотел уехать не важно куда, наугад. Но не смог сдвинуться с места.

БЕРГАНЦА

Я прикладываюсь поцелуем к листику плюща. Прикладываюсь поцелуем к узенькому гранитному поребрику на Подводной улице. Прикладываюсь поцелуем к нижней ступеньке крыльца… Откройте дверь. Закройте дверь. Откройте окошко. Вот молния и трещина, что бежит по стене. Достойна она поцелуя? Вот гипс, из которого мы слеплены, сырые, как в первый день. Вот зелень травы. Вот огонь, чье пламя обвивается вокруг пальцев. Вот черный дым. Вот дом с почерневшими стенами. Вот то, что исчезло. Поцелуй. Вот то, что осталось. Вот вода, сладкая, соленая. Вот бычок, чьи рожки мы трогаем. Вот ясень, который растет и меняется вне и помимо нас. Поцелуй. Вот покатая улица, резкий наклон. Вот колодцы, дыры, ходы, рытвины. Вот свет. Поцелуй. Руки. Ноги. Лица и детородные части. Вот то, что исчезло. Вот то, что осталось. Направление ветра, его сила, его затишье. И колоски дикой травы.

КОНСПЮАТ

Любите камень, камень торцовый, как ему надлежит вас любить. Живите в ночи.

БЕРГАНЦА

Вот что осталось от той, что жила за стенами из камня, грязи и гипса: спальня, где каждая стенка казалась садом, а каждый отблеск — звездой.

Изначально собака я, и Берганца по-прежнему — мое имя и свойство.

ЕВА

Как, ты не знаком со своим соседом? Не знаешь, что он ест, и, чтобы выяснить это, никогда не бросал даже мельком яйца в его мусорный бак, не знаешь, пьет ли он весь день напролет, рисует, болеет, поражен ли, как и многие, той неминуемой хворью, уже весь синюшный, бескровный и одутловатый, что за люди к нему приходят, врачи, ювелиры или полицейские? Пьет ли он молоко из узорных чашек в ромбах или усеянных зернышками кунжута? Он левша? Чего он боится больше: ветра, града, страшного треска в глубине подвала, внезапного ливня иль длительного зноя? Кто оскорбляет его из домашних? Отец или мать? Они оба? Самый младший из его сыновей, все сыновья вместе или каждый по очереди? И жил бы ты так до конца своих дней, устремив все свои чувства на странные симптомы, сотрясения своего тела, решив раз и навсегда, что у других все происходит точно так же, как у тебя, и ты, эпилептик, живешь среди эпилептиков, заика среди заик, гневливый холерик среди всеобщего гнева и грома? И ступал бы ты по земле, вкус которой никогда не смаковал, а плотность не испытывал, по мостовым из камня, происхождение которого тебе неизвестно, как неизвестны имена мастеров, тесавших его по мерке своей, по следам того, кого ты не хочешь знать? Тот, о чьей жизни ты не желаешь знать, — чудовище среди чудовищ. Время от времени он открывает дверцу своей клетки и свободно разгуливает по своему дому, точной копии твоего, по бельевой и прочим кладовкам. Он кубометрами сжигает ценную древесину, о грамме которой тебе остается только мечтать, а тебе не видна даже тень дыма, что исчезает в подземных ходах. Он стирает задубевшую от крови и пота одежду, и стирка длится так долго, что пар, охлаждаясь, ручьями стекает по кафельной плитке и разъедает цемент. Он ждет, когда ты умрешь, чтобы расширить свою мастерскую, увеличить гостиную, преумножить число комнат, в которых плачут его дети.

ЧЕЛИ

Все еще здесь, зараза, с ней хлыст и сопутствующие слова. Но я найду, чем себя защитить. У меня есть цепь землемера…

ЕВА

Измерь расстояние, что отделяет тебя от центра Земли.

ЧЕЛИ

…есть мастерок…

ЕВА

Сложи кирпичи и замуруй себя там, где, скорчившись, ты сидишь.

ЧЕЛИ

…есть топор…

ЕВА

Вот уже нет пяти пальцев.

ЧЕЛИ

…есть пила…

ЕВА

Начни с ненужной руки и закончи торчащей ногой, заляпанной грязью. Тот, о чьем существовании ты не желаешь знать, с нетерпением ждет твоей смерти. Он сожжет стул, на котором ты сидишь, рукоять ножа, которым чистишь картофель и который давно ему приглянулся. На твоем доме он возведет другой, просторней. Он распашет твою могилу. В твою кровать уложит свой молодняк. Твои нечистоты высохнут, а ты, ты превратишься в торф от торфа, в легкий перегной Тебя обернут тонким полотном, обвяжут, положат в чехол, а чехол — в большой сундук, который тщательно раздавят гигантским катком.

ЧЕЛИ

Счастливый перегной легкий и мягкий, который никогда не разобьется, ибо разбит изначально на волокна, на подкисшую массу. Счастливый сланец, навсегда расщепленный, песок, в порошок размельченный, вода, что поднимается к небу. В руку я взял ирис, чьи лепестки кукожатся на глазах. Коснулся волос и головы женщины, которую любил. Тронул неловкой рукой холодную стену, которая покрывалась трещинами. Перед моими глазами образовалась щель. Я касался предметов, осколки которых внезапно устилали землю, там, где кости моих ступней стучали по мостовой. Я был тем мужчиной в длинном желтом плаще, тем самым, что ежедневно в одно и то же время выбирался к дневному свету. Мои хрустящие кости наполняют мне нос и рот привкусом аммиака. Дым от моих волос уходит в дымоход с отбитой трубой.

КТО-ТО

(чье лицо не освещено)

Я была молода. Ела шелковицу в сезон шелковиц, а фиги — в сезон фиг. Жила в гипсе со своими спутницами и спутниками. Масло и молоко терпеть не могла. Меня восхищало гинкго. Каждой весной я выходила замуж за юношу, который нежнее всех гладил мои ресницы, или за дельфина, который катал меня на спине, и я дарила им свою вульву, слегка тронутую синевой и фиолетом. Каждое воскресенье гуляла по крепостному валу и смотрела на север, на восток, на юг и на запад, и иногда замечала море, иногда гору, иногда, когда воздух был совершенно прозрачным, лес. Мое лицо нарисовано на стене большой комнаты. Мое имя начертано на одной из черепиц.