Ходзько так и заявил:

— Надо изъять обрез, а то побьют народу черт знает сколько!

Мне хочется хоть раз услышать ваше руководство, начальники над нами, не в виде приказа о дисциплинарном взыскании и обещании Ревтриба, а оперативное занятие. Всякие меры воздействия, т. е. политязык и здесь: «Вы, каждый, будете не забыты с концом строительства».

Я думаю, что так и будет, кого выгонят, кого в другие лагеря. И в виде добавления: «Кое-кто из вас плохо, преступно относится к строи тельству».

Я пришел к заключению, что как ни веди дело, конец один и плохой, лучше надо скорей кончать. План по отделению не выполняется четыре м-ца подряд. Это, по-видимому, вызвано хорошим руководством? Родионов-помполит дремлет и получает замечания от нач. 3-ей.

И все же сейчас нач. 3-ей сознается, что Москвин и Голубев колбасили, увлекшись кубиками, и из-под конвоя выпускали и перебрасывали рецидив на безконвойные ф-ги в виде поощрения.

Снова наседают на меня за побеги с 11-й. Так и говорят, что это за счет Чистякова, и его надо отдать под суд. Потом следуют слова: «Вы сами осудите его», — и удар рукой по столу. «Это отношение к делу. Эти цифры дойдут до 3-го отдела, и выводы будут. Не хочет человек работать и все, в чем тут дело? Вам, тов. Камушкин, придется объясняться за 11-ю ф-гу. Не включились в работу, не хотите создать, умышленно это или нет, не знаю, но будут отдельные жертвы!»

Таким, как Криворучко-Сергеев, достаточно сказать, «что вы проявляете бдительность», так они чувствуют себя на седьмом небе.

Так весь разговор и идет, то за проведение в жизнь одного мероприятия, то против, и ни черта не поймешь, что правильно, что нет.

Бренч… за свою шкуру, выгонят еще, сваливает все на меня, стараясь продвинуться и показать себя идейным.

— Комвзвода не живет на 11-й и относится с холодком к работе.

На ф-ге № 19 новых людей принимает [неразборчиво] гимнастерках.

Ходзько:

— Сержанты.

Криворучка:

— В 1-м взводе стрелки ходят в тапочках. Разуты и будут отказниками.

Выяснилась и роль посещения нас на квартире Родионова. Хренков проговаривается:

— Чистяков рисует, ходит с палитрой на ф-ги, на что тратит половину времени. Фотографир.

Плуг:

— Надо признаться, что лагерь разложился, я проехал от Урульги до Тамарчукана и нигде, как у нас, безобразий не видел.

На что Ходзько отвечает, что Плуг — это оппортунизм на практике.

Поднимают ночью в 2 ч. 30 м, на 11-й завалился барак и придавил людей. На пионерку и туда. Шуму наделало, а из-за пустяков, поцарапало одного, да и то чуть-чуть. Не держится в голове, путается.

На 11-й удивительно, что 3-й день нет побегов. Провел занятия по подготовке винтовки к стрельбе и новый закон о сельхозналоге.

Прошел по трассе от Тюкана до Деи, уезжаю в Завитую и радость, с 11-й сбежали 11 человек, 8 у Жусмана. Уснул на трассе. Если бы хотели уйти все, то ушли бы, и винтовку отобрали.

Нет ли в этом деле и такого: дали ему 100 руб, ну и пустил.

Вызывает нач. 3-й и, конечно, сразу лается. Я больной — нервно до того, что расстроился живот. Попросился сесть. Разрешил.

— Давайте на ликвидацию побега, а потом зайдете, поговорим.

О чем нам говорить? Не знает, что у меня за настроение и желание или, может быть, через нач. 3-й узнать кое-что у меня, надо помалкивать.

Весь день в розыске, еле двигаются ноги. Без обеда и ужина. От Тюкана до Родионовки по тайге пешком сказывается. Одет, как урка, даже свои оперативники не узнают. Еду на товарняке с освобождающимся с 11-й. Этот, не узнав, рассказывает:

— Загнали нас сволочи и никуда не выпускают с ф-ги. Но зарабатываем мы хорошо. А урки, те еще подрабатывают, попросятся у командира в Завитую, приедут с кучей денег.

Спрашиваю:

— Как перепадает за то, что отпустил, командиру?

Уклончиво отвечает, что вольнонаемные, те получают по 204 р., а вот стр. з/к, солдатики бедствуют, что им там 14 р. перепадает, на махорку только-только.

— Мы все-таки и папирос хороших купим на 300 руб., можно кое-что пошамать. Дашь иногда и стр. ведь они тоже люди живые.

Надо хотя через суд, а избавляться. Получишь срок — будешь хоть определенно знать, сколько пробудешь.

Некогда записать. Гоняют, пугают, с 11-й бегут, смотр такой шалман, что представить нельзя.

28/VII в райотделе НКВД устраивают соревнование Завитинское, а потом районное. Подготовки никакой, ни спортсменов, ни стадиона. Уговаривают меня пробежать 100 — длину, и 1000. Эх, хорош я буду в сотне. Ни одной тренировки.

Едет Голубев мимо райотдела на извозчике и каков? Вдребезги. О, горе-спортсмены! Физспортработы в Завитой никакой, да и негде заняться, не только стадиона, а и площадки нет. Спартакиада не состоялась, где-то кто-то ночью отменил, играют в 8-й в волейбол, а я рву старты по глинистой и как каменной дорожке во дворе, попробовал на поле, гроб. Ямы, кирпичи, палки, поворотов нет, углы острые.

Цветков на вопрос: «Почему обижаете Голубева?» — отвечает:

— Начал колбасить: Ходзько посадит, он выпустит, на совещания не ходит, сидит как бирюк в кабинете, да отвечает, что «меня права голоса лишили». В отделении сплошной шалман, в УРЧ — кандейные дела. Подделали себе документы: зав. группой освобождения за подписью Ходзько и Цветкова да + еще на троих.

Лавров сообщает:

— Камушкин зовет Хренкова, пойдем на совещание по ОШС! Ответ: Не пойду, ну их с пятеркой!

Пришел только во второй половине. Мне снова Инюшкин приказывает выехать на 11-ю. Снова разговор «по душам». А Сергеев уже стучит помполиту, вот, опять не выполняет приказ.

Люди никак не додумаются, ну, я не подхожу — значит, надо заменить меня, перебросить в другой взвод или еще что-либо предпринять?

Какие же мероприятия провело начальство по устранению побегов? Никаких. Только и говорят: «Живи там, и все будет в порядке».

Приехал на 11-ю с ком. д-на, провожу беседу со стрелками. Инюшкин слушает и молчит, не может сказать слово.

1-го провожу смотровое собрание. Присутствующий Ходзько замечает:

— Хорошо ведешь!

Так я не понял, что он этим выразил: действительность или поощрение.

Снова в РОМ. Берут девчата старт, учит их инструктор: «Срываться надо, чтобы обе руки назад».

Эх, и горе-физкультурники.

Каждый день в столовой шалман. То часы по повару, то повар заболел, то буфетчицы нет, то собрание, кто-то заседает, а мы жди. Я все больше и больше дохожу, нервничаю и худею. Чем кончится, не знаю. Все считают дни до конца стройки. Все хотят смотаться, а где надо, не говорят.