Иногда казалось, что я начинала привыкать быть относительно нормальной, но потом я представляла, что останусь одна, и снова погружалась в пучину одинокого безумия. Я опять оставалась одна напротив себя самой. Савва уезжал, я оставалась одна, и казалось, что все чудовища, которые живут отнюдь не под кроватью и не в шкафу, а во мне самой, вырвались наружу и понемногу начинают отвоёвывать территорию внутри меня.

До Саввы за моей спиной уже накопилось 10 лет ада. Я резала себя, колола, жгла, дрелью сверлила себе кости, всячески увечила себя практически каждую неделю, ввязывалась во всевозможные драки, спала с таким количеством мужчин, что лучше Савве и не знать. И всё это для того, чтобы хоть на шаг приблизиться к смерти, приблизиться к краю, заглянуть туда и поверить, что можно убежать от этого ада на Земле.

За год до наших отношений со мной произошёл случай, когда мне удалось максимально навредить себе. Я боялась, что это повторится. В то лето нож вошёл по рукоятку в мою ногу. Хирург в больнице спросил: «Наверное, жесть была от боли, такой-то нерв перерубить?» Я в деталях помню, как всё происходило. Я сходила в душ, вышла голая на кухню, наточила нож, села на пол, прицелилась и вонзила в себя лезвие. Я тогда успокоилась, мне было больно, ужасно больно, но я впервые за 5 часов перестала плакать, потому что моральную боль, наконец-то, удалось перекрыть. На момент, когда я потеряла уже почти литр крови, я встала на обе ноги и пошла в ванну. Знаете, что случается, когда наступаешь на ногу, из мышцы которой совсем недавно торчал нож? Из раны начинает хлестать фонтаном. Кровь нетолстой струёй добивала до стены, разлетаясь по ней сотнями капель, оставляя следы, не все из которых потом удалось отмыть. Уверенно наступая на ногу, дойдя до ванны и потеряв уже, наверное, половину своей крови, я вдруг начала опять всё чувствовать. Моральная боль вернулась. И никакой пронзающий, ужасающий холод в конечностях, никакое непонимающее сердце и сводящий желудок уже не могли справиться со всем наплывом чувств, ассоциаций, образов, галлюцинаций, воспоминаний, которые вереницей тянулись с 4 лет.

Первые полгода с Саввой я держала своих суицидальных демонов под замком, но потом они стали выбираться наружу и всё разрушили. Осенью 2016 года я поняла, что достигла пика своего безумия. Я была уверена, что убью себя, и последним шансом на выживание была психиатрическая клиника.

* * *

Я отлично помню свою первую настоящую драку. Когда хотелось сделать больно, когда сам не чувствуешь боли, пока твои кулаки летят в чужую скулу.

Мне было 7 лет. Противнику – столько же. Я помню её имя и фамилию, какого цвета на ней было платье и какая причёска. Помню нелепую причину драки. Помню лужайку, где мы катались с ней, не щадя волос и ногтей. Через полгода она переехала, и я больше её не видела.

А в психушке она мне постоянно снится. Единым пучком детской неокрепшей ненависти мы с этой девочкой сцепились, казалось, не на жизнь, а на смерть. Во сне мои родители стояли рядом с нами и были лишь сторонними наблюдателями, они не пытались нас разнять.

За время, что я лежала в больнице, мне лишь дважды приснился не кошмар. В остальных случаях меня встречал один и тот же сюжет, менялась лишь локация. Снилось, что папа душит меня, кидает к стене, я ударяюсь головой, пытаюсь встать, но получаю ещё один удар. В дверях стоит мама и ничего не делает. Я пытаюсь крикнуть ей, попросить о помощи. Но из груди будто вышел весь воздух, мне его не хватает, я как выброшенная рыба открываю рот в попытках найти спасение.

Очень много времени я провела, глядя в потолок, изучая трещины и глубины своей памяти и пытаясь понять, с какого же момента в моей жизни всё пошло не так.

Ощутимые экзистенциальные проблемы начались в 13 лет. В 14 я уже часто и сильно ссорилась с родителями, убегала из дома, попадала в плохие компании, выдумывала себе вторые полоски на тестах для беременности, переживала из-за первой любви.

В этот период в мою жизнь ворвалась длинноволосая худющая Аня. На год старше меня, она курила тонкие сигареты и постоянно разговаривала по телефону-раскладушке. Я считала нас лучшими подругами, но на самом деле– просто находилась под её влиянием. Это была не дружба, а очень больные, извращённые отношения.

Аня привела меня в свою компанию, где все были на несколько лет старше меня. Некоторым было уже за 20, их забавляло общение с малолетками, да и сами они недалеко ушли по своему развитию.

Почти каждый день мы встречались на стадионе. Залезали на трибуны, выпивали, играли в карты. Тогда были в моде алкогольные коктейли, и Аня была их большой поклонницей. По своей натуре она была очень экспрессивной и эпатажной, ей нужно было шоу, где бы она могла быть в главной роли. В то же время она была ранима, тяжело переживала жизненные неурядицы и болезненно воспринимала действительность. Это нас роднило. Чтобы справиться с моральной болью, которая нас почти никогда не покидала, она придумала игру. Поздними вечерами, когда все спортсмены уже закончили тренировки, а мы уже успевали достаточно выпить, Аня тащила меня через забор на стадион. Наша компания улюлюкала, свистела, кричала нам что-то, а мы вставали друг напротив друга и ждали. Через пару минут напряжение достигало такого накала, что мы начинали нервно хихикать. И тогда Аня наотмашь била меня по лицу. Мы дрались: молотили кулаками и ногами, таскали друг друга за волосы, царапались, старались свалить друг друга на землю и посильнее пришибить. Мы разбивали носы и рассекали губы, рвали одежду и пытались высвободить свою душевную боль, как в «бойцовском клубе».

Так я встала на путь саморазрушения. Мы дрались, вкладывая в удар всю свою боль и чувство несправедливости. Получая ответный удар, мы чувствовали, как моральная боль хотя бы на время заглушается физической. Так, фингал под глазом заслонял собой предательство близкого человека, а выдранный клок волос заменял все недосказанные добрые слова от родителей.

Но Ане этого было недостаточно. Она стремилась к большему разрушению.

Однажды, когда мне стало особенно плохо, я не нашла в себе силы приехать на стадион и попросила Аню погулять со мной у моего дома. Аня велела взять с собой на прогулку нож.

Тайком от родителей я спрятала под курткой самый маленький кухонный нож с деревянной рукояткой и вышла на улицу.

Стояла ранняя осень, на нас были чёрные кожаные куртки, в которых мы чувствовали себя крутыми. Мы гуляли по спальному району, я рассказывала, что со мной творится, а Аня в основном молчала. Вскоре мы забрели в тихий дворик с детской площадкой, где никого, кроме нас, не было, и присели на лавочку. Аня внимательно посмотрела мне в глаза и спросила:

– Ты когда-нибудь играла на скрипке?

– Я очень люблю скрипку. Недавно была дома у одноклассницы, она…

– Я о другой игре, – перебила меня Аня.

– О какой? – не поняла я.

– Ты принесла нож?

Я достала из внутреннего кармана нож и без задней мысли протянула его Ане. Она молча приняла его, крепко взяла меня за левую руку и закатала рукав моей куртки.