— Это он вам рассказывал, что принимал участие в демонстрации?

— Да. Я, когда узнал, что его выпускают, даже пошёл его встречать к участку камата. Помнится, комплексовал тогда немного… Потом он в стихах описал, как участвовал в этой демонстрации. Хорошее стихотворение получилось.

Сасанума, не вставая с кресла, дотянулся до книжной полки над столом, достал самодельный поэтический сборничек и открыл его где-то на середине.

— Называется «Вспышка». Немного похоже на стихи французского поэта Элюара о Сопротивлении. Сильные стихи!

Тагути поэта по фамилии Элюар не знал. Зато он знал, что Сакакибара всё наврал и сочинил стихотворение о демонстрации, в которой сам не участвовал.

— А что вы скажете, если это неправда?

— Неправда?

— Что, если он в демонстрации не участвовал? Если, например, его арестовали за кражу какую-нибудь, а он вам наплёл, что за участие в демонстрации? Что тогда?

Сасанума криво улыбнулся.

— Ну что вы такое говорите! У него же, полагаю, нет необходимости так врать. Ну, я ещё другое дело. Какой-никакой известности добился, но мне надо суетиться, любую возможность использовать, чтобы продать себя повыгодней. Разные там оппозиционные высказывания позволяю себе иногда, но для меня это — просто поза, способ добиться большей популярности. А ему вообще волноваться не о чем. Значит, выходит, и врать ни к чему.

Похоже было, что Сасанума говорил без всякой иронии.

Не касаясь больше темы демонстрации, Тагути спросил:

— Как думаете, мог он убить человека?

Конечно, ответа «да» ожидать не приходилось, но он надеялся, что по тому выражению, с которым будет дан ответ, можно будет опосредованно составить представление о Сакакибаре.

— Сакакибара — убийца?! — переспросил Сасанума и рассмеялся. — Раз он людям помогает, тут же всё понятно. Убийцей он уж точно быть не может.

— Ну, это вы говорите о Сакакибаре, которого вы знаете…

— А что, есть какой-то другой Сакакибара?

— Может быть, и есть, — сказал Тагути, переводя взгляд на сборник стихов, лежащий на столе.

Ему вспомнилась комнатушка в четыре с половиной татами, куда почти не проникает ветер с улицы. Отпечатанные на мимеографе экземпляры поэтических сборников ценой в пятьдесят йен. Затёртый, нечистый дощатый пол. В таких условиях приходится жить Сакакибаре. Невыносимая жизнь для каждого, у кого в душе сохранилось хоть немного буйства. Бесконечная череда тоскливых, скучных дней.

Зазвонил телефон. Сасанума, сделав извиняющийся жест, взял трубку. Разговор как будто бы шёл об очерке для большого журнала.

— Да вот думаю прямо завтра отправиться в Бангкок за материалом, — посмеиваясь, говорил Сасанума.

Его радужное настроение передалось и Тагути. В каморке у Сакакибары не было даже намёка на такую атмосферу. Там и телефона не было. Не было, очевидно, и престижного журнала, который бы заказывал ему, безвестному, материал в номер.

Не успел Тагути вернуться в управление угрозыска, как последовал звонок от инспектора Судзуки, который был приставлен следить за Сакакибарой.

— Он сейчас возле Хатико, в Сибуе, — доложил инспектор.

В трубке был слышен гул оживлённого городского квартала.

— Он уже час тут продаёт свой сборник. Написал на картонной коробке «Купите сборник моих стихов», а сам молча рядом стоит.

— И как, хорошо продаётся?

— За час всего один экземпляр продал. Какой-то парнишка купил, с виду школьник, старшеклассник. Что мне дальше делать?

— Ну, вот что…

Не выпуская трубки, Тагути посмотрел на свои наручные часы. Было начало пятого. Сакакибара, наверное, ещё долго будет продавать свою книжку. Решив, что неплохо будет самому взглянуть, какое у него при этом лицо, Тагути сказал: «Сейчас приеду» — и повесил трубку.

Небо опять хмурилось, обещая дождь, но вокруг памятника собачке Хатико, как всегда, было полно молодёжи.

Тагути зашёл в небольшую полицейскую будку у станции, где его ждал инспектор Судзуки. Глядя в окно в сторону Хатико, тот тихо сказал, обращаясь к Тагути:

— Всё ещё там.

Действительно, в густом человеческом потоке виднелась тощая фигура Сакакибары. Он всё ещё стоял на своём посту с коробкой книг в руках. Только иногда утирал носовым платком пот с лица. Почти никто возле него не останавливался. Какие-то три девицы, наверное студентки, оглянулись было и обменялись какими-то репликами, но так ничего и не купили.

Сибуя не зря считается районом молодёжных тусовок: вокруг Хатико молодёжь так и кишела. В этой оживлённой толпе Сакакибара смотрелся чужаком. При этом он производил впечатление отнюдь не горделивого одиночки. Было в его облике что-то печальное, неприкаянное.

Тагути достал из кармана купленную у Сакакибары книжицу и положил перед инспектором Судзуки.

— Хочешь взглянуть?

— Я в стихах ни бум-бум, — ответил Судзуки, покрутив рукой у виска, и, взглянув на шефа, перешёл на серьёзный тон:

— А мы не можем его сейчас арестовать? Ведь он и есть убийца — больше некому.

— Это точно, он и есть преступник, — спокойно подтвердил Тагути. — Но у нас нет улик.

— Так ведь и алиби у него, вроде бы, нет.

— У покойника Ёсимуты тоже не было алиби. Но если мы сейчас арестуем Сакакибара найдётся несколько свидетелей, которые будут давать показания в его пользу. Все они уверены, что он прекрасный человек. И ничего мы тут не можем поделать. Прежде всего, мотив убийства нам неясен. Ну зачем ему понадобилось убивать Кадзуко Ватанабэ?

— Так он же её, наверное, любил. А она ему сказала, что собирается замуж за другого…

— Да нет! — покачал головой Тагути.

Сакакибара всё с тем же отрешённым видом стоял на своём месте у Хатико. Интересно, сколько экземпляров он мог продать за день?

— Я тоже сначала так рассуждал. Только всё не так. Если бы между ними были такие отношения, мы бы это в процессе следствия раскусили. Ничего такого между ними и не было. Видимо, как сказал сам Сакакибара, для него эта девица была всего лишь несчастным существом, заслуживающим любви и сочувствия. То-то он мне плёл о преступлении безо всякого мотива. Хотя погоди-ка…

— Что?

— Почему он так упорно твердил насчёт этого самого мотива?

— Он же говорил как раз об отсутствии мотива, так?

— Какая разница?! Уж очень его занимает этот мотив. А почему?

— Наверное, потому, что, если мотив станет понятен, мы его арестуем. Небось этого-то он и боится.

— Я тоже так думал, но не всё так просто. Ареста он не боится. Тем не менее он больше всего боится, что мы догадаемся об истинном мотиве. Вот он и носится со своим мотивом…