он вспомнил, что требуется что-то выбрать. В голове услужливо завертелось: «Тройка, семерка… тройка, семерка… тройка, семерка… Туз!», и Петр, все еще ошеломленный, повиновался. Подцепив пальцем нужную карту, он намеревался уложить ее на стол, но почувствовал толчок в локоть. Рука дрогнула, карта едва не плюхнулась на пол. Бормоча извинения, Лонжерон подхватил ее и протянул рубашкой вверх. Петр уложил карту на место. Началась последняя партия.

Петр гипнотизировал бесовские руки, толстые волосатые пальцы, следил, не мелькнет ли нужная карта, но шестерки шли за валетами, за ними десятки, далее – король и девятка. Туз, наконец-то! Только улегся он на сторону Анны Анчутовны. Может ли быть, что следом за ним карта повторится? Мгновение Петр надеялся, что судьба смилостивится. Но нет. Следом за тузом на Петрову сторону легла дама.

Петр опустил голову.

– Переверните вашу карту, – сказал Лонжерон вполголоса, поддевая его локтем. Видя, что Петр не слушается, он сказал тверже: – Переверните.

Ни на что не рассчитывая, Петр взялся за бело-красную рубашку и посмотрел, что под нею. И тут же едва не поперхнулся от удивления. Оттуда на него строго смотрела женщина: черные волосы с проседью, тяжелый взгляд бледно-голубых глаз и жесткая ледяная улыбка. Пиковая дама.

Анна Анчутовна задергала губой. Она глядела на карту со злостью, но само изображение словно бы залепляло ей рот.

– Наш договор, – сдержанно напомнил Петр.

Анна Анчутовна оторвалась от карты.

– А дай-ка мне глянуть на твою даму, – рыкнула он и бросилась через стол всей тушей.

Стол пошатнулся, зеленое сукно взбугрилось, дерево затрещало. Лонжерон сгреб даму в кулак и вскочил. Анна Анчутовна, округлив налитые кровью глаза, вдруг взвыла и опрокинулась назад на свое кресло. Покрывало скользнуло, обнажая уродливую ногу – там под кожей будто семьями проросли опята.

– Душу мне! – выла она, сотрясаясь всем телом и, очевидно, причиняя этим себе еще больше страданий. – Душу-у-у!

Души брызнули в стороны, кто-то бросился к двери, но бесы похватали их и потащили к хозяйке.

Макар указал Петру на дверь.

– Тетушке нехорошо, – сказал он тоном, которым обычно заканчивают споры.

– Наш договор…

– После, после. – Макарыч ткнул сложенным вдвое кнутом в спину и вытолкал гостей в коридор.

Двери закрылись. Внутри продолжали выть и причитать, что-то гулко упало.

Лонжерон оглянулся.

– Стойте здесь, я проверю, не нашлось ли перо, – сказал он и отправился дальше по коридору.

Петр намеревался остановить его и потребовать объяснений, как вдруг замер. В стороне, в темной комнатке напротив, вспыхнуло солнце. Длилась вспышка не дольше мгновения, но Петр заметил и, кажется, узнал. Убедившись, что никто не смотрит, он принялся пятиться, пока не вошел в тесное помещение вроде чулана или кладовой. Ступая почти бесшумно, он прикрыл дверь. Остановился. Подождал, чтобы свет повторился, и не ошибся. Загорелось так ясно, что осветило комнатку, крошечное круглое окошко, улицу, лес, пруд и уходящие за горизонт горы. За последующей темнотой раздались гневный шепот и хихиканье, глухой треск, словно кому-то влепили подзатыльник, и сдавленное ойканье.

Петр стал осторожно пробираться на звук.

– Убери, балда, сейчас найдут!

– Да я одним глазком…

Вот оно, за комодом, там и копошились.

– Чего вцепился, отдай ты!

– Ага, как тырить, так «Васька, подь сюды», а как смотреть на чудо – так «отдай ты»?

Задержав дыхание, Петр бесшумно приблизился к укрытию, запустил руку – и ухватил оттопыренное ухо. Оттуда взвизгнули, дернулись, даже пнули, но Петр хорошо ухватился. Затопотали, удаляясь, лапти, хлопнула дверь, пропищало обиженное: «Митяй!», но Митяя уже и след простыл. А Петр, ухватив другой рукой за ворот, вытянул свою добычу на свет божий.

На вид преступнику оказалось лет пять, не больше. Бойкие глаза-голубики глядели с упрямыми слезами, а подбородок воинственно выпирал.

– Пусти, барин, пусти! – хныкал воришка, выворачиваясь.

Петр выпустил ухо, попробовал поймать руку, но паренек оказался хуже куницы, кувырнулся и кинулся к двери, только рубаха раздулась на спине. Но так резво он бежал, что толстый черный платок, спрятанный за пазухой, вывалился по дороге на пол и развернулся…

Комната озарилась ярче, чем в самый солнечный день, даже глаза заслезились. Перо светило, но пламени не давало, значит, не было надобности переживать за пожар. Забыв о преследовании, Петр не мог оторваться от этой красоты. Словно завороженный, он приблизился и сел на корточки, прикрываясь ладонью. Когда глаза привыкли, он разглядел тончайшие, едва подрагивающие золотые пушинки, усыпанные искрами, словно росой, и черное переливающееся пятно у самого верха – словно чей-то обсидиановый глаз глядел из самой середины солнца.

– Ахти мне, – засопели восторженно рядом – это оказался маленький вор. Не убежал, а присел, не удержавшись, рядом и тоже разглядывал светящееся чудо.

– Красиво? – усмехнулся Петр.

– Век бы смотрела… – протянул Васька завороженно. И вдруг ойкнул.

На этот раз Петр успел ухватить беглеца за рукав и смог рассмотреть внимательнее.

– Девчонка, что ли? Да ты не бойся, я тебя не трону.

То, что воришке удавалось сходить за пацаненка, было не удивительно: волосы под горшок, одет в портки и худую рубаху, а лицо такое чумазое, что мог бы притвориться и бесенком.

Петр прищурился:

– Василиса, значит…

Девочка кивнула, насупившись. Петр разжал пальцы, отпуская ее рукав.

– Зачем же ты, Василиса, так одеваешься?

Вася поерзала, глянула на двери, но не убежала.

– С девок дерут сильнее, – сказала она. – Бесы говорят, с баб можно больше тепла выжать, мы привыкшие.

– А ты что?

– А я что? Мне мое тепло нужнее.

В упрямом колючем взгляде Петр вдруг увидел Сашку. Он даже сморгнул, развевая морок. Нет, не Сашка, но вызова в этих глазах было не меньше.

Правда, хватило упрямства ненадолго. Тут же замешавшись, девочка попросила:

– Ты только, барин, не выдавай меня.

– Не выдам, – пообещал Петр. – Родители-то твои где?

– Я сирота, – ответила Василиса.

И снова в твердости голоса и непоколебимости сведенных бровей Петр узнал сестру.

«Помнишь, Сандра, как мы в детстве у тетки в деревне спасали то брошенных ежей, то трехлапого лиса, то филина со сломанным крылом? Ни ты, ни я не могли отвернуться от чужих мучений. Отчего, вырастая, мы черствеем? Отчего научаемся проходить мимо?»

Петр вздохнул и поднялся.

– А ну, бери перо и беги на двор, Василиса, и отдай лису-оборотню, пусть забирает.

Подобрав платком тонкий черенок, Василиса побежала, но у дверей игровой ее перехватили.

– Ты, значит, перо спер? – рявкнул высунувшийся Макар.

– Кто там? – раздался утробный голос Анны Анчутовны. – Перо отнеси оборотню, а вора подавай сюда.

– Не надо, барин, не надо! – заверещала Василиса. – Отпусти, я не буду!

В голосе звучало столько отчаяния, что Петр не смог сдержаться. Внутри