12 августа произошло более серьезное прилюдное извержение «маленького вулкана». Леди Бессборо пыталась убедить Каролину уехать с мужем в деревню, а потом отправиться вместе в Ирландию. Когда лорд Мельбурн стал упрекать Каролину, она пригрозила, что уйдет к лорду Байрону. Мельбурн послал ее к черту и добавил, что не уверен, захочет ли Байрон ее принять. В ярости Каролина выбежала из дому и спряталась в доме врача, где Байрону удалось выследить ее, подкупив извозчика, и вернуть семье. Байрон испытал облегчение, когда в сентябре она отправилась с матерью и мужем в Ирландию. Его прощальное письмо, которое она хранила до конца дней, представляет собой искусную смесь учтивости и самоотречения, полностью отвечающих представлению Каролины о драматизме ситуации. Она была недалека от истины, полагая, что это письмо является достаточным доказательством любви Байрона, но не могла понять, что в то же время он был рад избавиться от нее. Ее отъезд дал ему возможность выразить чувства, которые он когда-то испытывал к ней.

«Моя милая Каролина, если слезы, которые ты видела на моих глазах и которые я не склонен проливать зря, если волнение, с которым я расставался с тобой, если все, что я сказал и сделал и готов сказать и сделать вновь, не убедили тебя в истинности моих чувств, которые вечно останутся неизменны, моя любовь, то у меня больше нет других доказательств… Знаешь, я бы с радостью отказался от всего в этом мире и в том ради тебя, и если я этого не сделал, то неужели ты мне не поверишь? Мне все равно, что думают другие… Я был и остался твоим, чтобы служить тебе, почитать и любить тебя и чтобы лететь за тобой куда угодно и тогда, когда ты этого захочешь».

Когда Каролина уехала, страсти немного улеглись, но Байрон продолжал писать ей, зная, что она ждет его писем, и желая предотвратить возможный скандал. От принца-регента леди Бессборо узнала, насколько широко распространились слухи о связи Байрона и Каролины и в каком смешном свете их всех представляли. Лорд Мельбурн сказал принцу, что Каролина свела его с ума, а Байрон околдовал всю семью, «матерей и дочерей». «Никогда не слышал ничего подобного, – воскликнул принц, – выбрать мать в доверенные лица!»

Байрон всегда был невысокого мнения о матери Каролины, впоследствии он называл ее «Леди Лесть». Но принц правильно догадался, что Байрон избрал своим доверенным лицом леди Мельбурн. Ей он с откровенностью и едким цинизмом доверял свои чувства по отношению к Каролине и другим женщинам. Но даже ей он не мог признаться в своих нежных чувствах, которые находили отражение только в стихах.

Прежде чем Байрон отправился из Лондона в Челтнем, Ньюстед наконец был продан. 14 августа поместье выставили на аукцион, но по совету Хэнсона Байрон не принял ни одного предложения, и на следующий день Томас Клотон, юрист из Ланкашира, предложил ему 140 000 фунтов за всю собственность, включая деревянные строения, 3200 акров парка и ферм и мебель. Предложение было принято, но Клотон скоро отступился и запросом документов на поместье и другими уловками отложил выплату денег, включая задаток в 25 000 фунтов. Байрон опять оказался в затруднительном положении.

После напряженных трудов весной и летом Байрон был рад провести время в спокойном кругу семейств Джерси, Холланд, Мельбурн и других лондонских друзей, которые в сентябре собрались на модном водном курорте. Лорд Холланд убедил его написать речь к открытию нового театра «Друри-Лейн», построенного после того, как старый театр был разрушен в 1809 году. Устроили специальный конкурс на лучшую речь, но Байрон отклонил это предложение. «Не хочу соперничества», – сказал он леди Мельбурн. Однако, когда ни одну речь не одобрили, Байрон согласился порадовать лорда Холланда, но ему пришлось приложить немало усилий, чтобы написать что-нибудь подходящее, и, хотя занятие его утомило, он не мог не согласиться с заявлением своего друга Перри в «Морнинг кроникл», что «в некоторых местах речь не очень благозвучна, но в общем весьма культурная».

Облегчение, испытанное Байроном после унизительного романа с Каролиной Лэм, отражено в его письме к леди Мельбурн: «…вам будет приятно услышать, что я мечтаю, чтобы это наконец закончилось, после чего я, конечно, не буду искать путей сближения с ней. Дело не в том, что я люблю другую, просто любовь не для меня, я устал быть дураком… По раннему опыту сужу, что любовь – нечто автоматическое, будто плавание. Когда-то мне нравилось и то и другое, но, поскольку теперь я не плаваю, а только бултыхаюсь в воде, любовь для меня теперь лишь некая обязанность…»

Байрон не признался леди Мельбурн, насколько сильно он был привязан к Каролине. Но ему была необходима ее помощь, не только для того, чтобы избавиться от надоевшей Каролины, но и чтобы узнать нечто важное для себя. Байрон признался леди Мельбурн, что обманывал и себя и ее, когда говорил, что не любит другую. Он поразил ее признанием: «…была и есть одна женщина, на которой я мечтал жениться, если бы не помешали эта связь и другие обстоятельства… Я имею в виду мисс Милбэнк. Я мало знаю о ней и не думаю, что у меня есть надежда добиться ее расположения. Но никогда не встречал я женщины, которая бы вызывала во мне большее уважение».

Леди Мельбурн сама мечтала устроить жизнь Байрона и желала, чтобы он забыл о своем увлечении Каролиной, но не могла поверить в его серьезность и в то, что ее племянница, образец совершенства, сумеет справиться с причудами байроновского темперамента. На ее удивление, он ответил: «Я восхищаюсь мисс Милбэнк, потому что она умная, милая и высокого происхождения женщина, так как насчет последнего во мне еще крепки предрассудки норманнских и шотландских предков, особенно если речь заходит о женитьбе. Что касается любви, то она может возникнуть за неделю, если только дама уже питает к вам какие-нибудь дружеские чувства; кроме того, лучше жениться, испытывая уважение и уверенность, нежели страсть, а мисс Милбэнк достаточна мила, чтобы быть любимой мужем, и не настолько ослепительно красива, чтобы привлекать толпы соперников».

Байрон не мог открыть леди Мельбурн всю глубину своего чувства к Каролине. Он неохотно воспринял ее совет написать ей дружеское письмо. Это «будет похоже на равнодушие и воспримется как оскорбление…». Теперь ему казалось, что остается лишь один путь – женитьба, и он шутливо умолял леди Мельбурн узнать мнение Аннабеллы, хотя бы «ради удовольствия называть вас тетушкой!».

Однако несколько дней в веселом Челтнеме, включая увлечение итальянской певицей, притупили желание Байрона сочетаться браком с достойной мисс Милбэнк. «А что до Аннабеллы, то, чтобы стать ее супругом, потребуется время и все основные добродетели, а я между тем склонен проводить время с той, которая не требует ничего и, кроме того, избавляет меня от необходимости жениться, будучи уже замужем». Еще больше Байрона прельщало то, что его новая пассия говорила только по-итальянски и что «у нее черные глаза и не очень светлая кожа, что напоминает мне о некоторых обитательницах греческих островов, которых я хотел бы забыть… Жаль только, что она так много ест: женщина не должна много есть и пить, кроме лишь салата из лобстеров и шампанского, единственных женственных и подходящих кушаний». Но певица была веселой и «очень любила своего мужа, что даже хорошо, потому что если женщина привязана к своему мужу, то, естественно, она еще больше привяжется к тому, кто таковым не является…». Леди Мельбурн знала, как относиться к подобным шуткам. Однако письмо из Ирландии, обещающее новые скандалы, снова заставило Байрона подумать о быстрой женитьбе. «Если ваша племянница не против, я предпочту ее; если же нет, то подойдет любая, которая не захочет плюнуть мне в лицо…»