притянутые ярким светом среди ночной темноты, пляшут вокруг горящих ламп. По раскатанной дороге изредка шуршат машины, и их фары тоже притягивают пританцовывающий в полете снег, выхватывают сугробные тени, таящиеся у деревьев, и убегают дальше – освещать другие сугробы и другие снежинки, в точности похожие друг на друга.

Хочется лета. Тепла, солнца. Ярких дней, лишенных колдовской таинственности, но зато полных детскими криками и смехом. Если поднять голову так, чтобы видеть лампу, и закрыть глаза, то под веками вспыхнут солнечные лучи, и можно попробовать вернуться в какое-нибудь далекое лето, во времена детства и бездумной радости, окутывающей каждый день.

Я поднимаю голову, улыбаюсь люстре и подмигиваю маленькому паучку, деловито оплетающему плафон паутинным кружевом. Вот она, проблема светодиодных ламп – они слишком холодные, и паукам раздолье. Но пусть себе плетет. Нужно закрыть глаза и вспомнить…

* * *

…Девочка лет пяти семенит по улице, крепко ухватив руку деда. Она недавно научилась читать и читает подряд все вывески. Особенно любопытны ей афишные столбы, и она останавливается, тащит деда поближе, стремясь за недолгую остановку прочесть как можно больше, чтобы потом настойчиво требовать у деда объяснений непонятным словам. Еще она интересуется витринами – в них, как в зеркале, она рассматривает свое отражение, поправляет оборки на нарядном платье, следит, чтобы не морщились носочки, чтобы не сполз огромный бант, непрочно сидящий среди облака одуванчиковых волос. Заодно она посматривает на отражение деда – высокого, подтянутого, элегантного в сером в тонкую полоску шерстяном костюме. Девочка считает деда самым красивым, и ей нравятся заинтересованные взгляды встречных женщин, которыми те окидывают его ладную фигуру. Иногда, когда девочка уверена, что дед не видит, она показывает отражению язык, корчит рожицы и смеется. Но стоит деду повернуть к ней голову, как она тут же становится воплощенной серьезностью.

Они идут покупать катушку ниток – так сказал девочке дед.

– Вот смотри, это будет твоя новая кофточка, – дед растянул в широких ладонях розовый комок ткани, украшенный кружевными вставками. – Нам нужны нитки.

Девочка робко потрогала ткань. Гладкий, мягко сияющий розовый шелк, нежные кружева… Это будет замечательная кофточка!

Дед девочки не был портным. Он был военным, и даже преподавал что-то военное в соседней школе. Что именно – девочка толком не понимала, да и не стремилась понять. Зато она очень гордилась, когда раз в году, на парад девятого мая дед выходил на улицу в пиджаке, украшенном многочисленными наградами. Она сидела у него на руках, осматривая с высоты родную улицу, трогала пальчиками ордена и медали, и даже не показывала никому язык, понимая, что невозможно разрушить торжественность момента.

Но вот прадед девочки был портным, и сына своего готовил отнюдь не в офицеры. Нет, тот должен был сидеть, поджав ноги, на лавке в семейной мастерской, и работать иглой, как работали все его предки. Шить старый портной сына выучил, но заставить его быть портным не смог. В один день тот ушел из маленькой портняжной мастерской, пропахшей пылью от старых тканей, в новую жизнь, где стал офицером.

Интересно, что когда бравый офицер увидел впервые сверток, перетянутый розовой лентой, – свою единственную внучку, то первое, что он сделал – потратил семейные сбережения на швейную машинку, и с того мгновения сам шил для девочки все, начиная от пеленок и чепчиков и заканчивая нарядными платьями в кружевах и оборках.

Сейчас они шли покупать нитки, и девочка осознавала всю важность этого похода. Ведь дело не только в нитках, но в тех маленьких магазинчиках, куда они будут заходить.

Эти магазинчики представлялись девочке каким-то чудом. Недавно она узнала длинное слово: «дореволюционный», и сразу подумала про эти магазинчики. Нет, у входа в них, как во все другие магазины, висели таблички, на которых ясно было написано, что это магазин номер такой-то города Минска, указаны часы работы, выходные дни и обеденный перерыв. Все как полагается. Но стоило переступить порог – и сразу открывался чудесный, таинственный мир, который был только там и нигде более. В этих магазинчиках даже пахло не так, как в других магазинах. Там все было другое, и это очень нравилось девочке. Каждый поход туда был сказочным приключением.

– Пожалуй, нам понадобятся еще и пуговицы, – задумчиво сказал дед, и девочка восхищенно подергала его за руку. Пуговицы – это еще один магазинчик!

И вот первая из заветных дверей – обычная дверь маленького магазина, выкрашенная когда-то синей краской, облупившейся со временем и ставшей серовато-бурой. Девочка, выпустив руку деда, вошла первой.

– Вэ-эй! Анечка! – толстая женщина вытиснулась из-за крошечного прилавка, подкатилась к девочке, распахивая объятия. Цветастое платье туго натягивалось на мощных плечах, на голове подпрыгивал каштановый шиньон, не сочетающийся с густо черными собственными волосами. – Анечка! Да какая же ты большая, да какая красивая! Вэй, Сема, ты должен был по дороге палкой от ухажеров отбиваться!

– Софа, не забивай ребенку голову глупостями! – дед легонько шлепнул женщину по необъятному заду и развернул ее к прилавку. – Мы за пуговицами пришли.

– Да-да, Семочка, пуговки. Что-то Анечке шьешь? – она захлопотала, втиснулась за прилавок, вытащила откуда-то снизу громадную коробку, протянула девочке. – Анечка, посмотри, что тут есть. Поиграй пока.

Дед подхватил тяжелую коробку, поставил на маленький столик, притаившийся в углу магазинчика. Усадил девочку на вращающийся табурет, невесть как потерявший свое пианино, открыл коробку. Там были пуговицы, множество пуговиц, разных цветов и размеров. Были пуговицы пластмассовые, а были и металлические, «военные» и «гражданские», солидно-унылые крупные для пальто и воздушно-радостные для легких платьев, были вязаные, обтянутые тканью, каменные, инкрустированные, просто гладкие, переливающиеся радугой и однотонные… Коробка была похожа на шкатулку с драгоценностями. Девочка сразу запустила в нее обе ручки, начала перебирать пуговицы, выстраивала из них фигурки на столе. Дед хмыкнул и пропел сочным баритоном:

– Не счесть лабазов пламенных, но есть алмазы каменны… Смотрю, Софочка, у тебя появились новые трофеи.

– Ой, и не говори, Сема! Трофеи и трофеи. Еще не разобрала. Вот же народ пошел – вполне себе хорошие пуговицы выбрасывают вместе со старыми вещами. Ну где ж такое видано? Посмотри, какие есть! Теперь такой красоты и не делают, а они – на помойку! Да разве ж можно допустить?

Софа, продавщица пуговичного магазина, была известна всему району тем, что скупала старые пуговицы. Платила она за них сущие копейки, и по большей части они дороже не стоили. Но иногда попадались настоящие шедевры, и Софа охотилась