– Может, и так, – с сомнением пробормотал Бен.

Он оторвался от книг и подошел к зашторенному окну.

– Любишь полумрак? – Бен осторожно отодвинул край занавески.

Юные грабители были все еще там, сидели кружком на корточках, курили и оживленно болтали. Даже с высоты восьмого этажа Бен отчетливо видел наглые терпеливые макушки хищных щенков.

– Когда как, – сказала за спиной Марси. – Просто я спала до того, как на лестнице поднялся тарарам и мне пришлось втаскивать тебя в квартиру. Можешь раздвинуть шторы, если хочешь, лично мне полумрак не мешает.

– Нет, нет, – поспешно сказал Бен, отходя от окна, – мне тоже не мешает. Тем более, что ребятишки все еще там. Что-то мне не хочется привлекать их внимание.

– Да ты уж и так…

Марси быстро обогнула кровать и, потеснив Бена, выглянула наружу.

– Действительно сидят, – подтвердила она. – Интересно, чем ты им так насолил?

Бенджамиль хмыкнул:

– Маленьким ублюдкам понравились мои ботинки.

– Они вовсе не ублюдки, – укоризненно сказала Марси, задергивая штору. – Дурной мир лепит нас на дурной лад. Они отравлены миром, но они не ублюдки. Они еще слишком молоды, чтобы толкать их всех в одну таблетку. Знаешь, как называют старшие трэчеры молодежь?

Бен помотал головой.

– Спермой. – Марси отошла от окна. – Потому, что они пока лишь заготовки, а из заготовок может получиться, в сущности, все, что угодно.

Бенджамилю стало мучительно неловко, но в то же время на него накатила волна жгучего раздражения. Легко говорить умные слова и защищать этих краснозубых ангелков, когда они не гонятся за тобой с трубами.

– Это не я так говорю, – добавила девушка, явно почувствовав его состояние.

– А кто?

– Мишель.

– Что за Мишель?

– Это один мой друг.

– Тот, что достал книги? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Бен.

– Тот самый, – подтвердила Марси. – Иногда он говорит удивительные вещи. Даже странно, как до такого можно додуматься.

– И какой он, этот твой друг? – спросил Бен, теребя край шторы.

Он постарался сказать это совершенно равнодушно, как будто ему и дела не было до загадочных друзей Марси, но девушка опять, казалось, угадала его мысли.

– Да почти такой же, как ты, только старше! – заявила она, окатив Бенджамиля с ног до головы обезоруживающей улыбкой. – А ребята привязались к тебе только потому, что ты не местный. Вообще-то они днем даже чужих обычно не трогают, не то что местных. Здесь половина сектора принадлежит Халиду. Потому и район у нас относительно спокойный. Но чужие вроде как вне закона. – Марси виновато развела руками.

«Еще бы, – подумал Бенджамиль, – за своих Халид яйца отрежет… У меня что, на лбу написано, что я не местный?»

– Слушай, Марси, – сказал Бен обиженно. – У меня что, на лбу надпись: «Парень из аутсайда – можно грабить»?

Марьям пожала плечами:

– Можно и так сказать. Я, честно говоря, решила, что ты из белого буфа, что по делам приехал! В выходные сюда много корпи приезжает, но они обычно развлекаются в заведениях на самой окраине, а тебя к нам занесло, в серо-зеленый.

Бенджамиль искоса взглянул на ангела по имени Марси, и события минувшего дня и двух ночей вдруг представились ему чем-то неаппетитно-гнусным, вроде раздавленной улитки, чем-то таким, о чем совершенно не хочется рассказывать такой чудесной девушке с солнечной улыбкой.

– Я не развлекался, – вздохнув, сказал Бен. – Я был здесь по делам, заблудился и отстал от прыгуна. Теперь вот пытаюсь добраться до тубвея. Пока неудачно.

Марси грустно улыбнулась:

– Это заметно. А насчет надписи на лбу ты не обижайся. Мы переехали в черный буфер из белого, когда мне было двенадцать, и в течение следующих десяти лет мне то и дело напоминали про мой лоб. Честное слово.

Девушка вдруг как-то сникла, и Бенджамиль спросил первое, что пришло на ум:

– Марси, а ты всегда по воскресеньям спишь до полудня?

Марьям недоуменно уставилась на своего гостя.

– Ну, ты сама сказала, что спала, когда в подъезде начался тарарам.

– А! Это! – Девушка оживилась. – Я просто отсыпалась после спектакля.

– Спектакля?

– Ну постановки!

– Постановки?

– Бенни, ты хотя бы представляешь себе, что такое театр?! – воскликнула Марси.

Брови девушки-ангела приподнялись, глаза заблестели, по всему было видно, что разговор повернул в нужное русло.

– Не совсем, – сказал Бенджамиль, заражаясь флюидами веселости. – В смысле, помню что-то такое из школьной программы. Это вроде как визуальное искусство, вытесненное со сцены кинематографом, а потом телевидением.

– Сам ты вытесненный! – Сквозь смуглую кожу Марьям проступил румянец. – Говоришь «сцена», а сам не знаешь, что это такое!

После пяти минут страстных и путаных разъяснений Бенджамиль понял четыре вещи: что театр – это несравненно лучше, чем сериалы-лонгливеры по инфосети, что театр – это не совсем законно, что, как следствие, он располагается в каком-то подвальном помещении и что ему, Бенджамилю Френсису Мэю, до смерти хочется хотя бы разок побывать на спектакле.

– Я понял, – сказал Бен, прерывая поток Бернардов Шоу, Станиславских, Гальмингов и Шекспиров, – спектакль похож на старый фильм с коротким сюжетом. Я такие видел.

– Точно! – радостно подтвердила Марси. – Только спектакль всякий раз разный, а фильм, сколько ни смотри, один и тот же… Хочешь, я проведу тебя на выступление?!. Не сегодня и не завтра, конечно… А вот! Через две недели мы будем ставить «Отелло». Я попрошу Мишеля, он скажет Эрнесту, и для тебя сделают контрамарку. Хочешь?!

Произнеся имя Мишель, девушка вдруг вся погасла и погрустнела.

– Хочу, – отозвался Бен, не понявший и половины сказанного.

Его энтузиазм тоже пошел на спад, а в голову полезли неприятные мысли.

– Давай поедим, что ли, – сказал он, указывая на столик. – Там уже остыло все, наверное.

Красные бобы в острой подливке действительно остыли, но хуже от этого почему-то не стали. Бенджамиль ел, сидя в кресле. Каждый раз, цепляя вилкой мучнистые зерна, он подносил чашку к самому подбородку, стараясь не капнуть подливой на пол или на брюки. Марси уплетала бобы, расположившись на кровати. Ела она весело и беспечно, безо всяких предосторожностей, то внимательно рассматривала наколотый на вилку боб, то пускалась в длинные рассуждения, размахивая этим бобом во все стороны. Бен ел, поглядывал на девушку, и от всей души дивился тому, что платье с цветастыми шароварами и одеяло на постели до сих пор остаются чистыми.