— Вильгельм! — закричал он. — Вильгельм! Да проснись же, несчастный! Секретарь испуганно открыл глаза.

— Что случилось, ваша милость? — спросил он ошеломленно.

— Я хочу видеть смотрителя охоты Йонатаса. Спуститесь вниз и пошлите за ним лакея. Мне немедленно нужно с ним поговорить.

— А как быть с моей работой? — робко спросил Вильгельм. — Закончить ее здесь?

— Нет, вы будете работать у себя. Я хочу побыть один. Как ни спешил Вильгельм выполнить приказание графа, а лакей — приказание Вильгельма, но вызванный к хозяину Йонатас, войдя в красную комнату, застал его уже одетым. Увидев бледное и осунувшееся лицо графа, Йонатас в испуге попятился к дверям. Максимилиан попытался улыбнуться.

— Йонатас, — сказал он, — подойди ко мне и говори правду. Ты ведь видел, как мою покойную жену Альбину заворачивали в саван, как ее клали в гроб, как заколачивали крышку?

— Увы, ваша милость, видел.

— А как она была одета?

— На ней было белое свадебное платье. И, клянусь, мертвая, она была прекраснее невесты.

— А ты не заметил, Йонатас, было у нее что-нибудь на шее?

— Конечно, ваша милость, на госпоже была золотая цепочка, которую вы ей подарили и с которой она завещала себя похоронить.

— И ты бы смог сейчас узнать эту цепочку?

— Да, ваша милость, конечно, не будь она так надежно спрятана. Ведь тело госпожи покоится в трех гробах — сосновом, дубовом и свинцовом под мраморной плитой.

— Посмотри хорошенько, Йонатас: узнаешь?

— Или это обман, или чудо! — воскликнул Йонатас. — Это точно та самая цепочка, ваша милость!

Граф еще более побледнел, снова надел цепочку себе на шею и знаком дал Йонатасу понять, что тот может быть свободен.

Спустя четверть часа, спешно собрав вещи, граф и его сын Альбрехт были уже в пути. Не спросив об Эберхарде и не оглядываясь назад, граф Максимилиан возвращался в Вену.

Эберхард, утомленный трехдневным путешествием и всем пережитым накануне, проснулся поздно. Солнце уже высоко стояло на небе, распевали птицы — мир был полон света и радости. Но в чистом лазурном небе Эберхард заметил черную тучу, медленно идущую с севера.

Он долго смотрел на небо, время от времени переводя взгляд на тучу. «Это небо и эта туча, — рассуждал мальчик, — символ моей судьбы.

Сегодня я счастлив и спокоен, потому что матушка довольна мной, а завтра, быть может, меня ждут сильнейшие потрясения. Да и что будет со мною завтра? Я не хочу возвращаться в замок, к своему отцу, который принял бы меня хуже, чем нищего, но я не хочу возвращаться и в домик Йонатаса: там мое место теперь заняла Розамунда, а встречи с ней я так боюсь, сам не знаю отчего. Что же мне делать? Где найти себе пристанище? Только вы, матушка, вы одна и остались у меня!..»

Эберхард подпер голову руками и задумался. Он не плакал, но лицо его было озабоченным: тысячи мыслей и планов вертелись у него в голове. Наконец решение было принято. Эберхард встал и твердо сказал себе:

«Итак, слабость недопустима. Единственное, что мне остается, — отправиться к дяде Конраду. Только как же можно ехать одному и без денег? Не знаю как, но я не откажусь от этого намерения. Всего неделю назад я впервые покинул эти места, а теперь снова отправляюсь в путь. Бог, помогающий всем людям на земле, поможет и мне, а уж матушка не оставит меня. С их помощью, надеюсь, я буду сильным и отважным. Но если в конце концов непреодолимое препятствие или же какие-нибудь непредвиденные обстоятельства заставят меня повернуть назад и отказаться от моего решения — значит, на то воля Божья и такова воля моей матушки, и я покорюсь. Мне кажется, что я поступаю правильно, но если они посчитают, что действовать по-другому будет лучше, — пусть будет так. Я строю свою жизнь как могу, а они пусть ведут меня по избранному ими пути».

На сборы Эберхарду не требовалось много времени. Все его достояние было при нем. Ему оставалось только взять в руки палку и отправиться в путь. Но прежде чем покинуть свой милый лес, свою долину, свой грот, Эберхард упал на колени и обратился к матушке с пламенной молитвой.

Молитва придала ему твердости. Довольный собой, не рассуждая, не размышляя, он встал и начал быстро взбираться на холм, направляясь к дороге, ведущей в Майнц. Был, должно быть, полдень, когда Эберхард вышел на большую дорогу, обсаженную вязами. С одной стороны от него был лес, с другой — долина Майна и дорога, ведущая во Францию. Итак, Эберхард навсегда покидал родительский дом и вскормивший его лес. За следующим изгибом дороги он будет уже почти в чужой стране. Но прежде чем скрыться за поворотом, он оглянулся и окинул прощальным взглядом владения Эпштейнов с рассеянными тут и там домишками.

Да, Эберхард не ошибся, доверив свою судьбу Провидению и предоставив ему вершить свою святую волю. В последний раз оглядываясь на то, что через минуту станет уже недосягаемым для его взора, он заметил Йонатаса, как раз сворачивавшего с лесной тропинки. Под мышкой у него было ружье; он вел за поводок свою маленькую лошадку, на которой гордо восседала улыбающаяся Розамунда. Фигуры отца и дочери четко вырисовывались на фоне синевы неба и зелени деревьев.

Наш путешественник, собиравшийся бросить прощальный взгляд на родную землю, застыл на месте, разглядывая Йонатаса и Розамунду, словно они явились ему во сне, и не думая о том, что направлявшиеся в его сторону друзья неизбежно его заметят. Он, не двигаясь, наблюдал за их приближением; перед ним забрезжила возможность другой жизни, ничуть не похожей на ту, которую он рисовал себе мгновение назад. А ведь окажись Эберхард на дороге пятью минутами позже или пятью минутами раньше, его ожидало бы иное будущее.

Но пока наш уже поседевший добрый Йонатас и прекрасная белокурая Розамунда еще далеко от Эберхарда, попробуем заглянуть в сердце девушки, разгадать тайны ее души, прочитать ее мысли и попытаемся представить себе ее жизнь.

Последние годы Розамунды прошли в монастыре Священной Липы. Там сформировались ее чистая душа и проницательный ум. Языки, история, музыка — все эти предметы равно увлекали ее. Только две вещи были ей до сих пор неведомы, несмотря на чудесную способность все понимать и обо всем догадываться, — это зло и порок. Сочетание жизненной искушенности и целомудрия не так уж часто встречается в наше время, но в Розамунде эти добродетели прекрасно уживались: в свои пятнадцать лет умом она была зрелая женщина, но сердцем — сущее дитя.

Впрочем, до последнего времени жизнь Розамунды была небогата событиями: прилежная учеба и живое общение с подругами — вот все, что наполняло ее существование; она много чувствовала, много размышляла, но мало действовала. Среди всех своих подруг — а это были наследницы самых богатых и знатных домов старой Австрии — она всегда была первой в науках, и при этом, как ни странно, пользовалась всеобщей любовью. Со всеми Розамунда была ласкова, и за это ей прощали ее превосходство. Все пансионерки были ее подругами или добивались этого; они уважали ее, признавали ее авторитет, спрашивали у нее совета — но никогда не завидовали ей. Она была величавой, очаровательной и доброй королевой своего милого и юного народа, и в этой роли пользовалась благосклонностью наставниц, которые признавали в Розамунде равную себе. Поэтому ее отъезд поверг в настоящее отчаяние и монахинь и воспитанниц.