Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всю ночь напролет размышлял воевода над словами мудрого Варлаама, а наутро призвал великого логофета и других знатных бояр и сказал им:
— Как дела в стране? — все услышать желаю!
— Нечем порадовать, твоя милость, — с огорчением проговорил логофет. — С трудом великим собран будет налог в году нынешнем. Ущерб и в хлебе, и в людях велик.
Господарь молчал. Разве не он виновным был в ущербе том? Потупившись взором слушал он сказ остальных бояр, ничего хорошего не обещавших.
— Позвать людей из Трансильвании, из Покутья, дать им землю и лес на дома, и пшеницы семенной — все из наших амбаров. Также скот тягловый с господарских пастбищ, дабы пополнились села и поднялись хлеба на залежах.
Бояре слушали молча и в этом молчании ощутил воевода невысказанный укор. Да, на нем была вина за оскудение страны. А разве не понес урон и его дом? Разве взятое в поход добро не попало в руки Матея? Как заполнить пустоты и в казне и в собственном доме? Сколько времени нужно на то, чтобы накопить утраченное?
Ушел воевода с совета расстроенным. Зря он все затевал. Получив фирман султана Мурада, который называл его нарушителем мира и приказывал никогда более не преступать рубежей Валахии, понял Лупу, что со всеми его устремлениями покончено. Одна оставалась забота — сбор налога. Не дай бог вовремя не выплатить дань — турки низложат его. Тревожило и здоровье сына.
Сон не брал воеводу. Он поднялся с постели и стал бродить по комнате. Потом вышел на двор подышать. Примораживало. Ущербная луна бросала мертвенный свет на затихшую землю. Господарский дом был погружен в темноту и только в окне комнаты сына светился огонек. Воевода пошел туда.
Копейщики у двери разомкнули копья.
— Где госпожа? — спросил он.
— В комнате его милости воеводы Иона, — ответил один из них.
Воевода толкнул дверь. На груде высоко взбитых подушек лежал Ион. Лицо его было бледно, в глазах застыла боль. Госпожа стояла у изголовья и вытирала сыну пот со лба. Ее кроткие глаза вспыхнули.
— Не дам его! — крикнула она, заслоняя сына. — Хватит, сколько ты будешь мучить его. Он еле жив!
— Госпожа... — пытался утихомирить ее воевода.
— Потерпи, мучитель, нам уже не много осталось, и мы оба сойдем в могилу... — рыдала она.
— Успокойся, не с плохими намерениями пришел я. Он и мой сын, и я страдаю за судьбу его.
Тудоска рухнула в кресло, клокочущий плач, словно прорвавший запруду поток, вырвался из ее груди. Боль, которую она всю жизнь прятала от людей, хлынула теперь из нее.
Воевода послал за доктором. Скоккарди прибежал в ночном халате и дал госпоже выпить валериановой настойки. Когда Тудоска несколько успокоилась, Лупу сказал:
— Я пришел сказать тебе, что решил послать нашего сына на воды в Брусу. Рассказывал митрополит, будто там есть такие источники, что наверняка его исцелят. Как ты, госпожа, думаешь?
— И мне его преосвященство поведал об этом. Он посеял в моей душе семена надежды.
— Попытаемся, может, на самом деле болезнь отступит.
— Только бы ему доехать! — вздохнула Тудоска. — Дорога дальняя, а сил у него совсем мало.
— Поедет с жупыном Скоккарди, на него положиться можно!
Через несколько дней с господарского двора отправился рыдван с немощным Ионом в сопровождении Скоккарди, кормилицы Тудоры и стражи.
С дороги от Иона пришло несколько весточек, потом же последовало долгое и мучительное молчание. После отъезда сына Тудоска замкнулась в себе.
Обеспокоенный воевода стал чаще заходить в ее покои, по-доброму говорил с ней. В ту ночь она сильно изменилась. Не было более той Тудоски, покорной и застенчивой, кроткой и тихой. Тогда она, как разъяренная львица, бросилась защищать своего детеныша. Теперь же понемногу приходила в себя, но прежние силы так и не вернулись.
— Хворает у меня госпожа Тудоска, — жаловался воевода матери — боярыне Ирине Коч, прибывшей накануне из Медвежьего лога. — Сына мы отправили в Брусу.
— Тоскует по Ионике. Она-то мать, — скрестила боярыня на груди руки, словно прижимая к себе младенца, и этот жест был выразительнее слов.
— А у меня множество и других неприятностей. Налог и иные заботы... Преследуют меня неудачи, матушка!
— Ты большой ущерб понес, я знаю, — сказала боярыня, — но господь нас не оставил. Глянь-ка, что у меня в этом платке.
Воевода развязал платок. В глаза ударил тугой блеск золотых самородков.
— Откуда, матушка?!
— Помнишь ту пещеру в горе, недалеко от вотчины? В старые времена люди там медь добывали. Когда же ее больше не стало, завалили пещеру камнями. Не так давно один наш крестьянин в поисках угля расчистил вход и вот нашел эти самородки. Приходит продавать мне. А чтобы людей с ума не сводил, я и говорю ему, что никакое это не золото, а смесь меди с белым железом. Сколько в той жиле, понятия не имею. Пошли людей, чтоб копали.
— Конечно, пошлю! А ты, матушка, сделай, чтоб все необходимое у тех старателей было. Двадцать кандальников, хватит?
— Хватит! И так много пойдет