Егор утвердительно прикрыл глаза. Он и сам был не в курсе – пока не вспомнил. Не сообразил, вернее. Вспомнил он уже потом. Реконструировал события, восстановил детали. А сначала он просто догадался.

Маркова его не признала, потому что они не виделись. К моменту, когда ее перебросили на Восток и ввели в его отдел метео, он там уже не работал. Два года назад он уже работал здесь. Тогда, при разговоре со Стояновой, это его потрясло. «Что?! Как?! Два года!.. Где был?..» Здесь был, в фирме. С Сережей Топорковым, с Маришкой Воиновой, с дурнем Голенко.

Он все со временем разобраться пытался, с петлями какими-то… Нет никаких петель, и времени, по большому счету, тоже нет. Есть тиканье часиков, но оно само по себе.

Все-таки Стоянова молодец, подумал Егор. Как она про ноты… Музыка звучит непрерывно лишь до тех пор, пока ее играют. Захотел – остановил, захотел – задом-наперед исполнил. Да кто захотел-то?.. Пес его знает. Только композитор этот, скрипач-барабанщик долбаный, снова кое-что переиграл. И пропало: служба в метео, десяток приятелей, короткий роман с Маришкой Стояновой и еще так, по мелочам. И появилось: фирма, десяток приятелей, но уже других, долгий роман с Маришкой – Воиновой. И по мелочам, опять же.

– Книжка моя далеко? – Спросил Егор.

– Книжка? – Засуетился Топорков. – Вот она, на столе.

– Открой. Что там? Что написано?

– Ничего.

– Полистай, там должно быть. Ближе к концу.

– Гм… Белая бумага.

– Брось ее в мусорку.

– Зачем? Лежит, не мешает никому.

– Брось, брось. Она больше не нужна. Три запятых с Земли получили? Расшифровали? Там и расшифровывать нечего. Все.

– Ты пессимист, Егор.

– От этого сигнала одна морока была. То дети на рельсах, то утопленники, то вот с самолетом… Нервы мотаешь, а сделать ничего не можешь. Тайну мироздания в нем искали? Так он же про тайну не говорит. Он, в основном, про переломы да про дожди. Теперь проще станет. Я сниму погоны, пойду в метео. Может, не все еще забыл. Ты в фирме останешься – шпионов отлавливать. Тоже польза.

– Ну-у, завелся!

– А ты, Сережа, не обращал внимания, что сигнал в оригинальном виде смахивает на язык КИБа? И что три запятых в конце – это…

– Ерунда.

– Но три запятых!..

– Чего ты к ним привязался? Пробовали мы его на обычном КИБе. Ни фига. Языки похожи – для неспециалиста. Разные они. Многое не совпадает.

– А если на необычном? На необычном КИБе.

– Да, да… где-то есть огромный квазиинтеллект, который всеми нами управляет. С помощью особых лучей, естественно. А им тоже кто-то управляет. И тем, в свою очередь, тоже…

– Ладно, Сережа, заглохни. У меня последний час пошел, а ты с шуточками. В буфет проводишь? На картинку на свою полюбуюсь.

– Ну, хватит.

– На Землю посмотрю. Мы с Голенко однажды чуть не подрались. Он все баб в окне заказывает, а мне зима нравится. Представляешь, люди катали из снега шары, ставили их друг на друга и морковку втыкали. Получался человек…

Егор умолк и поджал губы.

– Выдумки все это, – сказал он через минуту. – Сигнал не с Земли шел. Съезди в музей протоистории, найди Катерину Старь. Она тебе все подробненько…

– Небось, сумасшедшая какая-нибудь?

– Ну так что у нас с буфетом? Выпустишь меня из этой конуры?

– Нет, не выпущу, – ответил Топорков. – В конуре спокойней. А подохнуть тебе не удастся. Помнишь?

Он порылся в карманах и достал сложенную бумажку. Края были желтыми, потрепанными, а середина протерлась до дырки.

Егор неуверенно сел на кровати и, взяв листок, прочитал:

ПОСТОРОННИЙ ОСМЫСЛИТ ОДИН

– Помню, – сказал он. – У тебя это вроде гарантии, да? Мол, обещали – извольте выполнить. Когда уж осмыслит, тогда с ним и кончайте.

– Вроде того. А раз понять послание невозможно, жить ты будешь до-олго.

Егор опять прилег и вперился в пустой аквариум. На дне, путаясь в мокрых водорослях, прыгали задыхающиеся рыбки. Когда воды было много, они едва шевелили плавниками, а сейчас, за секунду до смерти, вдруг стали на удивление живыми.

– Сергей Георгиевич! – Крикнули в динамике. – Я к вам, откройте!

За поднимающейся панелью нетерпеливо переминалась Маришка.

– Сергей Георгиевич, сигнал!..

– Что случилось? – По-отечески улыбнулся он. – Что у нас с сигналом?

– Его больше нет. Радисты потеряли и… все. Сигнал пропал.

– Перерыв?

– Их никогда не было, Сережа, – возразил Егор. – За пять лет – ни одного перерыва. Просто передача прекратилась.

– Пойду, выясню…

– Пойди, пойди.

– Сергей Георгиевич, а я тут посижу, – вопросительно сказала Маришка.

Тот, не оборачиваясь, что-то промычал и втиснулся в узкий проем.

Егор положил руку на глаза и попробовал расслабиться. Ему хотелось уснуть – надолго, может быть, навсегда. Скоро это наступит. Все проходило, осязаемо кончалось – время, сигнал, вода у рыбок. Все становилось проще и мельче.

– Егор… Егор!..

Он замотал головой, но ничего не понял и отодвинулся подальше.

– Выспался? На работу опоздаешь.

– Работы нет…

Егор отнял от лица ладонь и посмотрел из-под нее на Маришку. Маришка, в бежевых шортах и прозрачной блузке, ерзала перед зеркалом.

– Как это нет? Ты чего? – Бросила она. – Облака без тебя не полетят.

– Какие еще облака?..

– Перистые, какие.

Егор сфокусировал взгляд на окне – в нем торчали две жилых башни. Небо даже сквозь тонированное стекло светило резкой утренней желтизной. Этот неуютный цвет осел на стенах и превратил квартиру в подобие больничной палаты. Егор недоуменно помял матрас, цапнул простынь – все родное, знакомое.

– Опоздаешь, – предупредила Маришка. – На кухне еда. Почту я проверяла, одна реклама. Так, мне уже бежать… Ты встанешь, или надо, чтоб Сосед звонок включил?

– Сосед?.. Ах, Сосед!.. Встаю, не крякай. Шефа сегодня не будет, можно понаглеть.

– На зарплате твоя наглость не отразится?

– Бежишь, так беги, – скривился он. – Зачем с утра про деньги?

Маришка торопливо нагнулась, поцеловала Егора в щеку и, помахав пальчиками, ушла.

Он еще немного повалялся, лежа выполнил комплекс упражнений для инвалидов и, посмотрев на часы в мониторе, встал.

– Сосед! Телесеть давай, – сказал Егор и, посвистывая, направился в ванную.

Время поджимало, но от душа он отказаться не смог. Вволю наплескавшись, Егор вернулся в комнату и поправил репродукцию с праисторической картины «Дети лепят снежного человека». Сертификат на раме подтверждал сходство с музейным оригиналом вплоть до последнего пиксела, но Егору было дорого совсем не это. Что-то иное.