– Миколо…

Он поворачивается к старикам:

– А з вами ще розберемося. Контра…

Я иду вдоль палаток, чувствуя приставленный пистолет. Слышу, как полы шинели хлопают о сапоги. Нет, это не лето в деревне. И даже не август 91-го – кажется, всё гораздо серьезнее. Микола приводит меня в большую палатку с желто-голубым флагом. Начинается допрос. Сознание отказывается верить в происходящее и предлагает свои варианты. Сон. Кино во сне. Сон в кино.

Но происходящее – происходит, это его свойство, и я стою в центре палатки, и передо мной, развалясь, сидит Микола. Напоминает какую-то картину – чей-то, как и в моем случае, допрос. Злой и чернявый. За що полюбилá за що полюбилá чорнявого Iванка? И в самом деле, за что? Вроде не за что. Интересно, состоится ли концерт с Верой? Если да, нужно будет эту песню обязательно включить.

– На кого ти працюєш? Знаю, що на Москву – на кого конкретно? – Речь четкая, интонация безупречна.

Хочется, чтобы это был сон. Чтобы утро, начавшееся сегодня в Петербурге, продолжалось, а я все еще был в постели. Бывают такие затяжные сны, когда кажется, что проснулся, встал уже, поехал, допустим, в аэропорт, куда-то улетел… Меня охватывает апатия. Если пристрелит меня Микола, то избавит, в общем, от многих неприятностей. ТТ как средство от Паркинсона.

– Мовчиш? – Он поднимает пистолет.

Пожимаю плечами.

– Я тебе питаю[65], ти, сука московська, нащо ти нашу мову вивчив, нащо тих дурнiв розпитував?[66] Зрадниками[67] хотiв їх зробити?[68]

– Нет, конечно.

– На нервах граєш? Я знаю точно, що ти шпигун, але до суду не поведу, бо суд тебе не розстрiляє. А я розстрiляю.

Микола краснеет. А заодно как-то даже чернеет, хотя больше, кажется, некуда. Грозный ангел революции.

– Послушайте, мы ведь один народ…

– Справдi?[69] – Микола вдруг переходит на спокойный тон. – Адин народ? – он задумчиво продувает дуло. – Нi, не адин народ. Тут ти сильно помиляєшся[70]. Ви – вороги мого народу. А тепер слухай мене уважно[71]. – Он взводит курок. – Даю тобi хвилину[72] для вiдповiдi[73] на моє питання[74]. Через хвилину – стрiляю.

Театрально отвернул с часов рукав. Так же эффектно он меня, думаю, и застрелит. Жалею об отсутствии Клещука – он бы наконец увидел, как падают по-настоящему. В буквальном смысле последняя попытка преподавателя.

Признаться? В чем? В чем угодно? И дать основание для выстрела? Если сейчас он хоть немного сомневается… Но Микола не похож на того, кто сомневается. Он уверен в своей правоте.

Шаги и шелест брезента. Микола смотрит на вошедшего.

– Дивлюся[75], напружена[76] тут у вас атмосфера… – вошедший показывает на пистолет в руке Миколы.

Оборачивается ко мне. Похож на Егора, которого я после окончания школы не видел. Егор? Смотрит на меня. Подмигивает. Егор… Вот он, оказывается, где.

– Шпигуна пiймав.

Голос у Миколы недовольный. Оторвали от дела.

– Та який же це шпигун! – хохочет Егор. – Це гiтарист-вiртуоз Глiб Яновський, мiй однофамiлець.

– Бачив я, який вiн вiртуоз… Закликає[77] до зради[78].

– Не было такого, – возражаю.

– Мовчати!!! – неожиданно орет Микола. Встает. – Пане Єгоре, ви знаєте, як я вас поважаю…[79]

– То добре, що поважаєш. Тож опусти цю штуку.

– Так от, я прошу вас: не втручайтеся[80].

Пан Егор по-прежнему весел. Достает сигарету, подносит к ней зажигалку. Всё внезапно: движение ноги, пистолет ударяется о натянутый верх палатки и падает рядом со мной.

– Як ти зi мною розмовляєш, гнiда?

Егор уже не смеется. Взгляд его спокоен и зол. Понятно, что он и до этого не смеялся. Микола встает, но как-то нерешительно.

– А тепер пiднiмiть пiстолета, – губы Миколы дрожат, – i дати його менi.

– Дати? А чого ж i не дати?

Ударом в лицо Егор сбивает Миколу с ног. Тот вяло шарит руками по полу, и я вспоминаю эти движения. Лысый водитель. Пепельница… Егор поднимает Миколу за шиворот, чтобы ударить еще, но в последнее мгновение останавливается. Лицо Миколы в крови. Егор швыряет его на пол.

– Ще дати?

– Нi, – хрипит Микола.

Егор выводит меня из палатки. Мы идем мимо костров, которых теперь вроде бы меньше. Крещатик тоже когда-то засыпает. Пахнет весной.

– Ты как здесь оказался? – Егор переходит на русский.

– Приехал на похороны отца.

– Умер, значит… Жаль. На похороны не пойду, извини. – Подмигивает, но как-то неестественно. – Да меня и не известили.

Еще раз подмигивает, и до меня доходит, что у него нервный тик.

– Столько лет ничего о тебе не слышал…

– И слава богу. Этого, честное слово, лучше не слышать. – Егор хлопает меня по спине. – А я все эти годы за тобой, виртуозом, издали следил.

Возле поворота на бульвар Шевченко Егор останавливается.

– Ладно, прощаемся.

– Спасибо, брат. – Обнимаю Егора, точнее, пытаюсь обнять, поскольку Егор стоит не шелохнувшись. – Мне кажется, он бы меня пристрелил.

– Ну, это вряд ли. Микола – бывший артист, существо безобидное. Ему только и нужно было, что эффектная сцена.

– Жаль, что он не воспользовался катапультой. Не догадался, что ли?

– Выходит, не догадался. Глеб, братан… – Егор смотрит на темные громады каштанов. – Уходи подальше, иначе я сам тебя пристрелю. Кто не спрятался – я не виноват, помнишь? – Закуривает. – Матери привет. Она всё мечтала куда-то уехать… Уехала?