— Ну почему ты не пошла со мной! — почти простонал он. — Я ведь умолял тебя…

— Если стреляли из настоящего револьвера, довольно глупо было кидаться в них камнями.

— Нет! Это было не так…

— Но ты только что сам это сказал.

Хилли набрал полную грудь воздуха, но вдруг почувствовал, как вместе с адреналином уходит из тела энергия. Он опять плюхнулся на кровать и понурил голову. Пружины протестующе заскрипели.

— Ты что, даже не хочешь знать, кто это был? — спросил он тупо. — Это было так странно, Харриет. Так… ужасно… странно…

— Ну конечно хочу. — Однако Харриет не выглядела слишком заинтересованной. — Что они там делали, эти злодеи?

— Просто стояли на мосту и стреляли — сначала по поплавкам, а потом вообще вокруг, по людям. И смеялись как помешанные. Может, это и были помешанные?

Он замолчал, увидев, что Харриет поднимается. Только сейчас он по-настоящему разглядел, как она выглядит, и насторожился:

— Эй, а что с тобой? Что это за черные пятна? Что ты наделала? — спросил он сочувственно.

— Я по ошибке оторвала птице крыло.

— Фуууу, какая гадость! Не может быть! Как так — по ошибке? — на минуту Хилли забыл о своих неприятностях.

— Она завязла в луже смолы. Все равно она бы умерла или кошка бы ее съела.

— Ты что, оторвала крыло у живой птицы?

— Я пыталась ее спасти.

— А что ты будешь делать со своей одеждой?

Харриет с удивлением взглянула на него — было ясно, что об этом она не думала.

— Смолу не отстираешь так просто. Вообще не отстираешь. Ида тебе задницу надерет за это.

— А мне плевать.

— Не будет плевать, когда достанут ремень. Смотри, ты тут все перепачкала. И ковер тоже.

Несколько секунд оба молчали, пока Хилли осматривал ковер.

— Слушай, — сказал он наконец, — у моей мамы есть книга про то, как отстирывать всякие пятна. Я однажды забыл на стуле шоколад, а он растаял.

— И что, по книге ты его отчистил?

— Ну не совсем, конечно, но, по крайней мере, она тогда не заметила. Знаешь что? Давай сюда твою одежду. Я возьму ее к себе домой — может, отчищу.

— Не думаю, что в твоей книге написано про смолу.

— Ну, тогда я выброшу ее, — сказал Хилли, удовлетворенный тем, что ему удалось привлечь к себе внимание Харриет. — А то со своим мусором тебе ее выбрасывать нельзя — Ида живо найдет. Ну-ка, помоги мне, — крикнул он, — и давай задвинем ковер под кровать, чтобы пятен не было видно.

Горничную Либби звали Одеон. Она прислуживала Либби уже более тридцати лет и была известна на весь город своим непредсказуемым и капризным характером. Вот и сейчас она ушла, оставив на кухне невообразимый беспорядок — похоже, с утра Одеон собиралась испечь песочный пирог, но потом что-то ее отвлекло. Весь стол был покрыт мукой, остатками яблок и теста. На дальнем конце сидела Либби и пила слабый чай из огромной кружки, которая казалась еще больше в ее по-птичьи тонких ручках. Перед ней на расчищенном участке стола лежал журнал с кроссвордом.

— Ох, милая, ну как же я рада, что ты зашла! — прощебетала Либби, увидев Харриет. Она не заметила, что Харриет среди бела дня в пижамной кофте, а ее руки черны от мазута. Эдди сразу бы начала кричать; Либби же лишь рассеянно постучала по столу рядом с собой. — Иди сюда, дорогуша, и возьми стул. Кроссворды пошли ну такие сложные — сплошь научные термины да старинные французские слова. Вот, смотри, — она с возмущением оторвалась от кроссворда. — Металлический элемент. Я знаю, что он начинается на Т, потому что Тора — первая книга из Пятикнижия, это я знаю точно, но нет такого металла, что начинался бы на Т. Или есть?

Харриет подумала минуту-другую, рассматривая кроссворд.

— Титан! — сказала она.

Тетя Либби пришла в восторг:

— Деточка, ну какая же ты умница! Чему только не учат детей в школе сейчас. В наше время мы тоже, конечно, кое-что проходили из естественных наук, но ничего про эти ужасные металлы — только историю, географию, арифметику… — Голос Либби затих, и она опять склонилась над кроссвордом. Вместе они довольно быстро разгадали большинство слов, но тут вернулась Одеон и принялась демонстративно греметь кастрюлями. Пришлось уйти в спальню Либби.

Либби была старшей из сестер и единственной, никогда не бывшей замужем, хотя в глубине души все сестры были старыми девами, кроме разве что Аделаиды с ее тремя мужьями. Эдди была в разводе. Никто никогда не рассказывал Харриет о таинственном союзе, результатом которого стало рождение матери Харриет, хотя Харриет и предпринимала отчаянные попытки разведать, каким был ее дед. Однако, кроме обычных туманных намеков на то, что он «прикладывался к бутылке» и был «сам себе враг», она так ничего и не выведала. Единственным обнародованным фактом была дата его смерти — он умер в частной больнице штата Алабама несколько лет назад.

Тэт повезло больше: она прожила с мужем восемнадцать тихих, спокойных лет. Пинкертон Лэм, которого все звали мистер Пинк, владел лесопилкой и был преуспевающим бизнесменом. Он умер в одночасье от тромба еще до рождения Алисон и Харриет. Мистер Пинк был высоким и тучным мужчиной, намного старше Тэт, и так и не смог сделать ребенка. Какое-то время она думала об усыновлении, но потом этот вопрос как-то сам собой отпал. Тэт давно забыла о времени своего замужества, она даже удивлялась, когда ей напоминали об этом.

Либби, старая дева, была на девять лет старше Эдди, на одиннадцать старше Тэт и на целых семнадцать старше Аделаиды. В молодости она была худенькой, плоскогрудой, близорукой и отчаянно стеснительной девушкой, но на самом деле она тоже могла бы выйти замуж и даже составить хорошую партию, поскольку такого кроткого и приятного нрава надо было еще поискать. Однако ревнивый и деспотичный отец не дал ей такой возможности: его жена умерла в родах, производя на свет Адди, поэтому старшая дочь заменила в его доме хозяйку, навсегда принеся в жертву отцовскому счастью свою личную жизнь. Либби нянчилась с отцом до самой его смерти, а когда он умер, ей было уже под семьдесят.

Сестры испытывали чувство глубокой вины перед Либби, хотя сама она, казалось, вполне довольна прожитой жизнью и ни о чем не жалеет. Более того, она так обожала своего избалованного, неблагодарного и ворчливого отца, что почитала за честь служить ему и его интересам. Тот факт, что после его смерти она ничего не получила, кроме долгов, тоже не сильно ее расстраивал. Либби жила в гармонии с миром и с собой, и это не могло не отразиться на ее наружности — если в молодости она была бесцветной, чуть ли не дурнушкой, то сейчас, в восемьдесят два года, ее ясная улыбка, снежно-белые волосы и гигантские голубые глаза придавали ей вид доброго ангела. Она любила розовый цвет и носила элегантные вещи — мягкие кофты из ангорской шерсти, украшенные розовыми лентами, розовые шелковые туфельки, розовые жакеты из тафты, — как будто в молодости не доиграла в куклы и теперь наряжала саму себя.