Торговец успел заметить, как купец снова влился в толпу, затем остановился у магазинчика торговца кебабом — еще один покупатель попросил кулфи-рожок и, не торгуясь, заплатил полдуката, да, словно торговец был каким-то бхисти-рабочим,[31]— и когда он снова поднял глаза, иеговянский купец уже исчез.

Под конец каждого торгового дня, когда скользящие начинают расходиться, а дукандары дважды подсчитывают прибыль — раз для себя и другой для людей из Денежного фонда Иеговы, — а шторы с лязгом опускаются и падают вниз решетки, на рынке появляются сборщики из Братства Терры. Наблюдатель не смог бы точно определить, когда они «приходят», но они вдруг оказываются уже там. Мужчины и женщины в неброской одежде смешиваются с торговцами, то тут, то там шепчут несколько слов, и часть дукатов, векселей и иеговянских шекелей переходит в закрома Терранского фонда достатка и благоденствия. Торговцы едой также делятся товарами, оставшимися к концу дня, и их немедленно уносят в приюты и кухни Закутка. Что происходит с деньгами дальше, никто никогда не спрашивал.

Одним таким сборщиком был Яш. Он пришел на рынок первым, воспользовавшись проемом в задней стене пустующей лавки хэнди,[32]сквозь который смог бы проскользнуть человек средней комплекции. Старая Нэнси Веруолтер делала лучшие хэндифоны во всем Закутке, но она умерла два года назад, и заднюю стенку ее дукана скоро вскрыли кирками и ломами.

По площади бродило несколько бездельников, их Яш изучал с мрачным интересом. Время от времени работники Денежного фонда Иеговы прочесывали рынок в надежде выбить еще пару шекелей из дукандаров. Обычно они выделялись одеждой и холеным видом, но некоторые были поумнее и научились сливаться с местными.

Несколько человек, не склонных наведываться в благотворительные кухни, клянчили куски мяса, самос и сэндвичи у торговцев, закрывавших морозильники с коробками и гасивших огни. Один такой человек прислонился к стене обувного дукана и поедал лаваш. На нем была простая грязно-белая куртка без парчи или бахромы. Удовлетворенный тем, что за рынком никто не следит, Яш бросил пару слов в темноту, и вскоре из многочисленных проемов выбрались его агенты-сборщики и тут же растворились среди купцов Тарако-сарая.

Яш не покидал поста, пока агенты собирали и приносили ему улов, и продолжал наблюдать за рынком. Стоит ему дать несколько быстрых сигналов — и его люди тут же исчезнут.

Толпа скользящих стала редеть, стремясь попасть на следующий отбывающий паром. Бродяга, должно быть, доел свой лаваш, — когда Яш бросил взгляд в его сторону, он уже исчез. Сигнал рукой: Хатт! Хатт! Когда рынок опустеет, сборщики окажутся как на ладони, если сюда заявятся люди из Денежного фонда.

Наконец сбор закончился. Яш быстро и незаметно подсчитал добычу, затем разделил ее на четыре равные части, одну оставил себе, а три остальные отдал Бикраму, Хари и Сандипу.

— Разными путями, — напомнил он им. По другую сторону проемов в задней стене дукана хэнди открывалось замечательное множество вариантов. Яш выбрал Жасминовую тропу, огибавшую мечеть Третьего Аспекта с приметной обсерваторией на крыше, где, обратив лица к небу, молились смиренные. Возле нее сидел человек с обнаженным торсом и в рваном дхоти, и Яш кинул в сложенные руки динар, предусмотрительно достав его из собственного кармана, а не из спрятанного под рубахой мешочка. Улов специально делили на четыре части не только чтобы избежать потери всех денег в случае ограбления или ареста курьера — что, по мнению Яша, было одним и тем же, — но также для предотвращения иных, более подлых форм воровства. Все части должны были быть равными, когда их доставят Совету Семи.

Путь Яша к Совету был извилистым, но начальный и конечный пункты его были известны, а в топологии есть определенные, неизвестные Яшу теоремы, но знакомые человеку, натасканному на подобного рода вопросы. Поэтому, проходя мимо фонтана Четырех дев, через узкую колоннаду возле кондитерского дукана Ивана Нгомо и даже по лестнице графа Отто, о которых не знал никто, кроме рожденных в Закутке, Яш не обращал внимания на разнообразных людей, с которыми встречался по пути: воришек, святых, глазеющих в дисплейные окна бездельников, покупателей у киоска с ножами, тщетно подзывающего авторикшу мужчину, протолкнувшегося мимо него посланника, который вдруг остановился, вспомнив о каком-то поручении. Но при внимательном изучении в некоторых из них он мог бы заметить любопытное сходство.

Семь, которых теперь стало шесть, поскольку один из них счел безопасным вернуться «с ветром», ожидали четыре стука в дверь, по одному от каждого бегунка. Пятый застал их врасплох. Одиннадцать ножей бесшумно выскользнули из ножен — Бикрам одинаково свободно владел левой и правой рукой, — и Мемсаиб кивнула Сандипу, который ближе всех стоял к двери.

Тяжелая деревянная дверь от пинка распахнулась, ударилась о стену и…

Там не было никого, кроме старого дворника в грязном, обмотанном вокруг пояса дхоти, с помощью ручного джару подметавшего листву, которой была усыпана внешняя колоннада. При ударе внезапно открывшейся двери он моргнул и выпрямился.

— А! — легко сказал он без той почтительности, которой стоило ожидать от дворника. — Названные приветствуют Совет Семи с Иеговы.

И широко улыбнулся.

Столь неожиданное появление встревожило Совет.

— Немало воды утекло с тех пор, как Тайное Имя последний раз взывало к нам, — сказала Мемсаиб-председатель. Яша и его команду отпустили, остался только Совет. Курьер с подчеркнутым безразличием огляделся. Он казался более расслабленным, чем следовало бы, — как-никак, неподалеку на улице Данкл находились известняковые ямы для ритуального сожжения, — но все конфедераты славились высокомерием, и даже их слуги вели себя, как будто были господами.

— Так много, что вы забыли свой долг? — поинтересовался курьер. Он назвался Олафссоном Цином, но никто в комнате не поверил, что это было его настоящее имя. Годы безмолвия — и теперь всего за пару недель пришли целых двое, и оба носили одинаковое служебное имя. Мемсаиб это немного беспокоило, подобно слабым каплям дождя, предвещающим бурю.

— Нету у нас никакофо долха, — сказал один из членов Совета, но Мемсаиб придержала его за локоть, и человек замолчал. Цин счел ее решительной женщиной, что только подчеркивал ее бледный вид. Седые волосы, белая кожа и вдобавок белый хитон. Подобный оттенок символизировал что-то мягкое и нежное, вроде снега или крема, но никак не твердую керамику.

— Мой коллега хочет сказать, — произнесла она ласково, словно добрая старушка, — что наш родной мир у вас в плену.

— И поэтому вы должны быть более послушными, — ответил Цин, и от него не укрылось, как глаза женщины сузились, а губы поджались. Не больше двух членов Совета готовы добровольно помогать КЦМ, решил он, если добровольность вообще имела какое-то значение.