Старина Аммет оказался квелым и намокшим. Превратить его в носовое украшение оказалось непросто. Йинен притащил мотки шпагата и веревку. Митт выкрикивал советы. Хильди искала в каюте что-нибудь, что поддержало бы раскисшую и отяжелевшую пшеницу. Митт настолько замучил ее советами, что Хильди огрызнулась:

— Отстань! Можно подумать, ты каждый год вытаскиваешь из моря по десятку Амметов!

На это ответить было трудно. Митт разобиделся и замолчал, утешившись тем, что пробормотал себе под нос:

— Глупые бабы! Все они одинаковые. Ничего не понимают.

Он высокомерно наблюдал за тем, как Старину Аммета нанизывают на веник, позолоченную раму от картины и две деревянные ложки, а потом приматывают к позолоченной дверце от гальюна. После этого его очень крепко привязали к бушприту, где он начал гордо подниматься и опускаться на волнах вместе с яхтой. Митт понимал, что и сам бы лучше сделать не смог, поэтому авторитетно сказал:

— Он станет жестче. Он пропитался солью. Но учтите — он может немного завонять. — Но потом он поддался чувству честной гордости и добавил: — Хорошо смотрится, правда?

Йинен и Хильди были полностью с ним согласны.

— А почему никто никогда не находит Либби Бражку? — спросила Хильди.

Она легла на живот и заглянула под грот, словно рассчитывала где-то поблизости, на другой стороне серого бурного моря, увидеть Либби Бражку.

— Она же из винограда и мягких ягод, — сказал Йинен. — Сразу намокает и тонет. Было бы чудом, если бы нам досталась и она тоже.

Митт расхохотался и хлопнул себя по карману красно-желтых штанов.

— А я о ней совсем забыл! Это и правда чудо. Вот. Смотрите.

Он вытащил из кармана маленькое восковое изображение Либби Бражки. Как и Аммет, она не слишком хорошо выглядела. Восковые ягоды расплющились, на них отпечатался рисунок ткани. Ленты превратились в грязные шнурки. Однако Хильди и Йинен обрадовались ей больше, чем новой и сверкающей фигурке.

— Ох, красота! — сказал Йинен. — Мы — самая удачливая яхта в мире. Можно, я закреплю ее на корме?

— Давай! — согласился Митт.

— Какая прелесть! — проговорила Хильди, поглаживая Либби Бражку, пока Йинен отматывал кусок бечевки. — Мне всегда хотелось такую, но нам не разрешали покупать что-то на лотках. Эти ягоды шиповника! Откуда она у тебя?

— Пока я был в бегах, — ответил Митт, — мне ее на счастье подарила одна торговка.

— Ты хочешь сказать — она знала, что ты в бегах? — спросила Хильди, неохотно отдавая Либби Бражку брату, чтобы тот смог привязать ее позади румпеля.

— Нет,— ответил Митт, глядя на плавно вздымающийся горизонт. Ему хотелось, чтобы эта дуреха поняла, каково в Холанде живется таким, как он. — Она узнала, что я в бегах, сразу же после этого. Пришли солдаты и стали обо мне спрашивать. Она подарила мне Либби Бражку, чтобы меня подбодрить: видишь ли, лицо у меня было вытянутое, словно канава на Флейте, — я ведь не знал, куда мне податься и что делать. А потом, когда солдаты спросили торговку, ей пришлось сказать, что она меня видела. Она не посмела не сказать. Таковы люди. У вас все по-другому.

Йинен обдумывал услышанное, пока тщательно привязывал восковую фигурку.

— Мы ведь сейчас тоже в бегах, в каком-то смысле. Почему у нас все по-другому? Если какой-нибудь рыбак увидит «Дорогу ветров», то расскажет об этом. И меня это ничуть не расстраивает.

Йинен упустил главное. Митт подумал о Мильде, Хобине и малышках и обо всех прибрежных жителях, которым нравилось, как он продает рыбу, о десятках людей, которых он больше никогда не увидит... Подумал — и так разозлился на Йинена, что ему захотелось спихнуть богатенького мальчишку в море.

— Но вы ведь не поставили себя вне закона, так?

— Нет, поставили, но по-другому,— возразила Хильди.

Ей тоже показалось, что Йинен упустил главное, и она решила, что загладить это можно, только убедив Митта в том, что у них тоже есть свои трудности. Она рассказала ему об их притворном бегстве при помощи разорванного покрывала, а потом — о настоящем, с пирогами. Митт едва удержался от ухмылки. Для них все это было игрой.

А вот Йинен вовсе не считал, будто он что-то упустил. Он с восторгом смотрел на Либби Бражку, которая уже блестела от мелких водяных брызг, и с гордостью — на Старину Аммета, поднимавшегося и опускавшегося на бушприте, и обдумывал все, что он теперь знал о Митте. Все это не складывалось как надо, и ему захотелось понять, в чем дело.

— Послушай, — сказал он. — Ты ведь должен был знать, что тебе придется пуститься в бега и каково тебе будет после того, как ты бросишь бомбу. Разве ты не строил никаких планов бегства?

— Ты стоял и ждал, пока взорвешься? — спросила Хильди, вспомнив странное поведение Митта на берегу.

Митт устремил взгляд на вздымающийся и опадающий горизонт. Он решил, что ему следует все рассказать своим попутчикам, раз уж они поведали ему о своем глупом побеге с пирогами. Однако в истории Хильди была какая-то странность — что-то не совсем складное. Митт ощущал это так же ясно, как, похоже, это чувствовал в отношении него Йинен.

— Планы были, их составили «Вольные холандцы», — объяснил он. — Но я не слушал их, потому что собирался дать себя поймать. Я хотел убить Хадда, а потом, после ареста, сказать, что меня подучили «Вольные холандцы». Так я отомстил бы за донос на моего отца. Это ведь они его выдали! Я планировал это полжизни. Можно сказать, что моя мать растила меня для этого. А потом ваш отец взял и за полсекунды все испортил. Вот почему я там застыл — из-за того, что все пошло прахом!

Йинен и Хильди молчали. Митта не удивило то, что он их ошеломил. Он оторвал взгляд от горизонта и заметил, как они переглянулись — не потрясено, а очень недоуменно.

— Все пошло прахом! — зло, напористо повторил он. — Я три года собирал порох. Мы с матерью строили планы целых пять лет. А потом ваш отец, вместо того чтобы хватать меня, пинком отшвыривает бомбу! Я бегу прямо на этих дурней-солдат, а они меня упускают! И что мне было делать потом? Идти к дворцовым воротам и кричать: «Вот он я!»?

— Дело не в этом, — отозвался Йинен. — Ты говоришь, что все доносят из-за того, что им страшно. И я тебе верю. Но тогда почему ты винишь за донос вольных холандцев и не винишь ту женщину, которая подарила тебе Либби Бражку?

— Она ведь не была мне другом, так? — резковато бросил Митт.

Наступило новое молчание, удивленное и неловкое.

Его заполняли только звуки снастей «Дороги ветров» под ветром, который, похоже, стал слабеть. Хильди и Йинен снова переглянулись. Оба думали о сыне графа Ханнартского и пытались решить, как высказать то, о чем думают.

— Мне трудно судить о том, какой должна быть мать, поскольку я свою маму не помню, — осторожно проговорила Хильди.— Но...

Она замолчала и растерянно посмотрела на Йинена.