Подробности экспериментов держатся в строгой тайне. Сами же исследования ведутся в двух направлениях:

1. «Разговор» (собственно N-контакты).

2. «Чтение» (Основная Информация).

Целью является непосредственное общение со всеми когда-то жившими (включая «ответвления» по Эверетту) и получение информации непосредственно из Ноосферы (эффект Ванги).

О ходе экспериментов и об их результатах информация крайне противоречива. Члены группы уверены, что именно на их направлении достигнут наибольший успех. В последнее время появились сведения об использовании при N-контактах чипов, подобных Q-чипу Саргати.

Выводы по Пункту 3 пусть делают читатели.

Караул в этот день несла 2-я рота. Социалисты прапорщика Веретенникова выучили-таки воинские звания и согласились (после длительных разъяснений с поминанием рыцарей и поднятого забрала) прикладывать руку к головному убору. В остальном же…

— Разрешите обратиться? Товарищ Кайгородов, да что же это происходит? На фига попу гармонь? В смысле: нам-то поп зачем? Приперся с кадилом, долгогривый, руку свою немытую начал всем тыкать…

— Во-первых, не «на фига попу гармонь», а «целесообразность распространения клавишно-духовых инструментов среди духовенства». А во-вторых, какие ваши предложения, товарищ доброволец?

Господи, еще и это!..

* * *

Штабс-капитана Згривца я нашел в маленькой комнатке, бывшей телеграфной, где размещался наш импровизированный штаб. Об этом ничего не напоминало, кроме карты расстеленной на старом колченогом столе. Фольклорист пристроился рядом и играл сам с собой в «коробочку». Бросок — пусто, бросок — пусто…

— Кайгородов, можно я не буду рапортовать? Все равно за время вашего отсутствия ни черта не случилось…

Бросок — пусто, бросок-пусто, бросок — «пять». Уже кое-что!

— …Разве что прибыл отец Серафим ради духовного окормления личного состава. Да-с. Но об этом вы наверняка знаете. Может, правда, вам еще не насплетничали, кому мы этой радостью обязаны. Полковник наш, Леопольд Феоктистович, расстарался. Его то ли земляк, то приятель… Одним словом, иже херувимы, аллилуя, аллилуя, чтобы не поминать всякое там хренило глыбогробливое ингерманландское, блудовместилище раскоряченное и прочих ездил раскукуйских…

Бросок — «пять. Бросок — „десять“. „Пусто“, „пусто“, „пусто“, „пусто“!

— И что у нас плохого? — понял я.

Штабс-капитан нехотя встал, провел рукой по пояснице, поморщился. Дернул за бакенбарду:

— Да полный фимиам-с, господин капитан. Благорастворение в воздухах-с. Снарядов к трехдюймовкам достать не вышло, в наличии два выстрела на орудие. С бронеплощадкой тоже не очень. Комендор наш, Хватков, с воспалением легких эвакуирован в Юзовку, дай бог, чтобы большевики дорогой не перехватили. С патронами как было, так и есть, в смысле почти никак-с. А главное… Николай, разве вы не видите? Войну мы, увы, проигрываем!..

Он кивнул на карту, испещренную красными и синими пометками. Стрелки, кружки, квадратики, снова стрелки… Не хватало только чертиков.

Я не выдержал — закрыл глаза. На какое-то мгновение Мир исчез, сменившись серой пеленой, сквозь которую пробивались ярко-желтые искорки. Вот и чертики… Поездка в мирный Новочеркасск отчего-то вымотала сильнее самого жаркого боя.

— Подтёлков сопли утер-с и отступил за Миус. Для нас не худший вариант, но сей то-ва-рищ поспешил слиться в… э-э-э… экстазе с то-ва-ри-щем Голубовым, значит, у них сейчас…

— Два казачьих полка и Донская казачья батарея, — не открывая глаз, перебил я. — Голубов занял Каменскую…

…И мой друг Василий Чернецов поспешил на перехват. Каменскую он захватит почти без боя, потом повернет на Глубокую, решив, что Голубов с Подтёлковым в ужасе убегают. Он забыл, что имеет дело не с Красной гвардией от станка и бильярда, а с казачьими офицерами.

— Матвеев Курган, скорее всего, уже взят, в Батайске — черноморский десант. Если Сиверс двинется на восток, нам настанет полная финита. Пять бронепоездов, пусть даже три… На нас хватит, даже с избытком.

Я говорил, не открывая глаз, завороженный танцем огненных блесток. Вверх, вниз, снова вверх, вниз, во все стороны — огненным веером, беззвучным взрывом. Чертики вырвались из ада. Чертики всюду — в небесах, на земле, в темных недрах, разрезанных лабиринтом штреков, под серой коркой дымящихся терриконов, на стальных рельсах, пересекающих плоскую, как стол, донецкую степь. Чертики не торопятся, просто пляшут. Вверх, вниз, снова вверх, снова вниз. Они подождут, пока Голубов накроет тяжелыми снарядами чернецовский отряд, загонит его в овраг… „Тихий Дон“, том второй. Раненого, брошенного в снег ушастого Кибальчиша с хеканьем и сопением рубит в кровавую кашу пламенный революционер Подтёлков. Голубов, кадровый офицер и почти что интеллигент, предпочтет отвернуться, уступив место мяснику. Это будет скоро, очень скоро. И вот тогда чертики взовьются, сплетутся огненным шаром — и покатятся прямо на нас. Не уйти, не отбиться: два выстрела на орудие, патронов — меньше чем на час боя. „На сером снегу волкам приманка: пять офицеров, консервов банка. „Эх, шарабан мой, американка! А я девчонка да шарлатанка!“ Стой! Кто идет? Кончено. Залп!!“

Не ныть, не болеть,

Никого не жалеть,

Пулеметные дорожки расстеливать,

Беляков у сосны расстреливать…

— Спите, Кайгородов?

— Сплю, штабс-капитан. Сейчас проснусь…

Не сейчас, пусть допляшут, погаснут, уйдут обратно в серую мглу. Пусть решат, что мы годимся лишь на волчью приманку. „Ах, шарабан мой, американка… Звените струны моей гитары, мы отступили из-под Самары…“ Сейчас, еще немного…

Сейчас!

— Згривец, соберите офицеров. Выступаем через три часа. База операций переносится на юг-восток, за Миус, в район донских зимовников. Ближайшая задача — атаковать станцию Глубокая не позже полудня 21 января. Конница отправится своим ходом, напрямик, основные силы — по „железке“ через один из мостов. Надо будет — пойдем на прорыв. Два орудия оставить и спрятать. Повторяю — Глубокую атакуем в полдень 21-го. Прикажите погоде не портиться, паровозному котлу не протекать, рельсам быть в идеальном состоянии, чинам отряда — не хворать и не обмораживаться. „Не ныть, не болеть, никого не жалеть…“ В противном случае буду расстреливать. Вас — первым номером. Вопросы?

— Капитан, я вам уже говорил, что вы — тонняга?

Теперь можно открыть глаза.

* * *

Он понимал, что его товарищи сделают все возможное и даже больше. Они и так воевали на пределе, у самого краешка. Ледяная степь, горячая пища раз в три дня, аптечка, в которой кроме бинта и ваты хранились лишь „зеленка“ и бутылка медицинского спирта. Недосып, пули, прилетающий невесть откуда — из чистого пространства, из мирового эфира. Неделя за неделей, от позднего рассвета до раннего зимнего заката, а порой и глухой ночью. Большего нельзя было требовать не только от маленьких кадетиков и юнкеров с несколькими месяцами обучения за плечами, но и от офицеров-фронтовиков, уже успевших вволю нахлебаться этой киплинговской романтики. Он не только никого не расстреляет, но не скажет резкого слова. Его товарищи не заслужили.