Вытрезвитель располагался в низеньком грязном флигеле, стоящем в третьем дворе, если считать от индустриальной Синопской набережной. Асфальт на подъезде к нему был изувечен так, словно двор подвергся авианалету. На одном из ухабов машина подпрыгнула, и двигатель вдруг резко сбросил обороты. Максаков чертыхнулся и потянул подсос. Ритм выровнялся. Он поднял глаза и вздрогнул: метрах в пяти от него, широко расставив ноги, стоял человек. Свет фар выхватил из мрака улыбку над черной жесткой бородой. Вокруг метались предутренние тени.

Вот и встретились снова! Он чувствовал себя спокойным как удав. Только холодок в районе солнечного сплетения. Только кровь пульсирует над левым глазом. Ветер ударил в лицо миллионами холодных иголочек. Шершавая рукоятка пистолета удобно легла в ладонь.

— Стой на месте!

Было слышно, как где-то в подвале мяучит кошка.

— Стою-стою! Но меня уже выпустили.

Словно что-то мягко сползло с плеч на землю. Он нашарил в машине фонарь. Испуганный помятый мужик ин-теллегентного вида заслонял глаза рукой. Максаков выключил фонарь.

— Проходите.

Не убирая ствола, Максаков оперся на подрагивающий капот машины. Наверху свистел ветер. Тело охватила слабость. Ломило шею. Снова захотелось спать. Он спрятал пистолет, закурил и сел в машину.

* * *

На звонок открыли сразу.

— Ответственный по РУВД Максаков.

— Дежурный медвытрезвителя номер два лейтенант Иванов, — поспешно представился пухлогубый мальчишка.

Из палаты слышались какие-то голоса. Больше из наряда никого не было видно.

— Чего тут у вас?

— Понимаете, — мальчишка улыбнулся, — в общем, в час тридцать две нашим экипажем был задержан неизвестный гражданин, который в пьяном виде ехал на самокате по Суворовскому проспекту и пел матерные частушки. Назвать себя он отказался. Из денег и ценностей при нем были только часы и запонки. Сейчас он немного протрезвел, представляется Хреновым Павлом Павловичем, генеральным директором концерна «Хренгаз», заявляет о пропаже десяти тысяч долларов и требует своего адвоката.

Иванов положил на стол бумажку с телефоном.

— Мы не брали, — вдруг совсем по-детски сказал он, — правда. Я знаю, что все думают, что в вытрезвителе…

— Успокойся дружище. — Максаков поощрительно улыбнулся Иванову и взял листок. — О, Хватман Аркадий Аронович. Серьезная личность. Не звонили еще?

Мальчишка испуганно помотал головой. Из палаты донеслись негодующие крики:

— Всех уволю! На паперть встанете, гниды!

— Что за сутки. Одни хамы вокруг. — Максаков кинул окурок в форточку и, сев за стол дежурного, начал набирать номер.

Возле аппарата стояло фото в рамочке: девушка-подросток с персидским котенком на залитом солнцем балконе. Он подумал, как чужеродно смотрится эта картинка в обшарпанных, синюшных стенах вытрезвителя, среди запахов перегара, мочи и нашатыря.

Адвокат ответил сразу. Это в пять-то утра.

— Аркадий Аронович?

— Да.

— Извините, из Архитектурного РУВД беспокоят. Фамилия Хренов…

— Задержали?! — радостно закричал адвокат.

— Задержали.

— На самокате?

— На самокате.

— Ребята! Какие вы молодцы! Только не бейте его, пожалуйста. Где вы? Я сейчас приеду.

Максаков положил трубку и облокотился на стоящий сзади сейф. Иванов вопросительно смотрел на него.

— Сейчас приедут.

— А деньги?

— Разберемся.

Он закрыл глаза. В голове шумело. Хотелось спать. Хотелось есть. Хотелось утра. Хотелось лета. Хотелось отдыха. Хотелось любви. Хотелось… Быстро добрались.

Максаков с трудом разлепил веки. Серия нетерпеливых звонков продолжалась, пока Иванов не открыл дверь. Он тоже отчаянно тер глаза. Видимо, они оба отключились на пять-десять минут. Опять противно гудели лампы. Опять нужна была сигарета, чтобы проснуться. Горло клещами сжал спазм. Максаков с трудом сделал глубокую затяжку. В легких закололо, но голова прояснилась. Он шагнул вперед.

— Здравствуйте. Моя фамилия Максаков. Это я вам звонил.

— Здравствуйте. — Немолодой усталый мужчина в очках и явно второпях повязанном галстуке протянул руку. — Хватман. Вы нам его отдадите?

— Если сможете забрать. — Максаков кивнул на палату.

— Попробуем, — улыбнулся Хватман. — Артур, давайте.

Четверо квадратных «костюмов» резво проскочили мимо.

— Беда. Как провернет хорошую сделку, так — водка из горла и самокат, — продолжал, извиняясь, улыбаться Хватман. — Уже традиция. Но сегодня от охраны оторвался.

«Костюмы» вернулись, неся закутанное в пальто существо, бубнящее страшные угрозы.

— Он пожаловался, что десять тысяч долларов у него пропало, — безразличным тоном сказал Максаков.

Хватман устало махнул рукой.

— Не десять, а три. Зато у Лавры сегодня все убогие «красную шапочку» за доллары покупают.

Максаков усмехнулся.

— Филантропия.

— Не говорите. Что мы должны за беспокойство?

— Это вон у лейтенанта спрашивайте.

— Спасибо, и еще раз извините.

— Не за что.

Во дворе было светло от фар двух мощных «блэйзеров». Максаков сел в машину. Она немножко постонала, но завелась.

«Тоже устала», — подумал он.

Глаза как туманом подернуло. Он вырулил на Бакунина и опустил стекло. Сырые сгустки ветра щекотали лицо. Теплело. Приближалось утро.

— Я же уже все рассказал. Я пришел. Мы поболтали. Я ушел, а он остался. Ждал кого-то в гости.

— Кого?

— Не знаю.

«Каждая сигарета дается все с большим трудом».

— Куда ты поехал?

— На Петроградскую, в клуб «Мама».

— Почему туда?

— Я уже говорил.

«Глаза то ли слезятся от дыма, то ли у них больше просто нет сил».

— Еще раз скажи.

— На концерт группы «Тупые и потные». Моя девочка их любит.

— Во сколько начался концерт?

— В пять.

«Когда ходишь, то легче — не так клонит в сон».

— Когда расстались с девочкой?

— Я же говорил: мы не встретились. Я опоздал на пять минут. Она не дождалась.

— А после?

— Народу много. Я ее не нашел.

«Вода закипела. О кофе уже думать страшно. Куда я поставил кружку?»