– Дело не в деньгах, милый! Что я буду делать дома, если ты весь день на работе, да и Давидик к сентябрю съедет?

Нина поняла, что подслушивает сугубо личный разговор, и хотела пройти в приборную, как вдруг он, этот разговор, принял неожиданное направление.

– А я считаю, что ты можешь сделать так, чтобы сократили Муромцеву! – довольно резко сказала мужу Голощекина, особенно выделив голосом слово «можешь». – Мы уже говорили об этом, и ты обещал, что подумаешь! При этой Нине уже и Лактионов стал совершенно неуправляемым. Ты не представляешь, они в открытую, ничего и никого не стесняясь, занимаются любовью прямо в приборной! Если бы я не видела этого своими глазами, то не говорила бы тебе об этом, ты же меня знаешь! Ты представь, я пошла сегодня на микроскоп, открываю дверь, а там эта Муромцева и…

«Эта Муромцева» стерпеть подобное была не в силах, оторвалась от стены и вошла в лабораторию. Голощекина захлебнулась фамилией Лактионова, пробормотала: «Перезвоню», шлепнула трубку на аппарат и уставилась на Нину, очевидно, размышляя, что она могла слышать.

– Я слышала все, – обрадовала ее Нина.

– А я… между прочим, ничего такого и не говорила… – Лицо Галины, застигнутой на месте преступления, сделалось устрашающе багровым. – Я вам сегодня уже говорила, что вы с Виктором…

Она еще долго несла невообразимую чушь. Нине казалось, что Голощекина боится остановить поток своего красноречия, потому что после этого придется выслушивать противоположную сторону, и знала, что ничего хорошего при этом не услышит. Нина не собиралась с ней спорить, переубеждать в чем-то или защищаться. Она с омерзением смотрела на эту жуткую женщину и не понимала, что ею двигало. То, что она хотела остаться на работе, которую очень любила, и всеми силами старалась устранить соперницу, было как раз понятно, но зачем она сегодня признавалась ей, Нине, в любви и восхищении? Зачем плела про помощь и содействие, которые ей якобы собирался оказать сам Лев Егорыч? Кто просил ее об этом? Кто ее тянул за язык? Во всяком случае, не Нина. Она взглянула на продолжающую разглагольствовать Голощекину и испугалась, что ту хватит удар. Ее лицо было уже густо-малинового цвета, а лоб и нос покрылись крупными каплями испарины. Что ж, Галина Андреевна, за все в этой жизни надо платить! И за подлости – самой высокой ценой! Подскочившее давление – это только начало!

Не обращая больше внимания на вопли совсем сошедшей с катушек сотрудницы, Нина села за стол и написала заявление на отгулы на три дня. Как раз до пятницы, когда окончательно станет ясно, кто пойдет за ворота. Как это она раньше не догадалась! Ведь если ее сократят, то отгулы пропадут. Не дарить же их, в самом деле, этой «Петростали»! Да и Тарасов давно уже подбивал ее взять недельку за свой счет и пожить у него на даче. Нина отказывалась из-за неопределенного положения на работе, но теперь в лаборатории вообще невозможно находиться. Конечно, она поедет на дачу! Может быть, даже стоит прихватить с собой Ляльку. Наверно, на дачу приедет и Павлик. Он вчера все-таки припаял оторванные проводки системного блока, и они долго еще болтали с Лялькой в комнате, но что-то Нине не очень понятны отношения, которые между ними сложились. Пашке Лялька запала в самую душу, это было видно невооруженным глазом, а вот что думает о нем Лялька – совершенно непонятно. Ни за что ведь не скажет! Темнила!

Фаина сидела за компьютером и плохо соображала, что делает. Она уже третий раз переделывала акт и сейчас, перечитав последний вариант, поняла, что опять написала ерунду. Она закрыла документ и решила раскинуть пасьянс. Если она победит этот проклятый комп, значит, Нина откажет Виктору и она еще сможет надеяться… Хотя, если честно, надеяться ей абсолютно не на что. В пятницу, когда все сотрудники ушли из квартиры Лактионова, она вытерпела самое страшное унижение, которое только может вынести влюбленная женщина от мужчины.

Сначала, правда, они довольно мирно прибирались в квартире. Потом Фаина мыла посуду, и Виктор даже ей помогал: подносил к раковине стопки грязных тарелок, а потом вытирал чистые полотенцем и оттаскивал обратно в комнату, где хранил их в бельевом шкафу. Когда Виктор унес последнюю партию, Фаина скользнула в ванную: ей надо было переодеться. Она из кожи вон лезла, чтобы быть хоть чем-то похожей на Нину. Она, Фаина, от природы была очень худой. В юности, когда в моде были девушки с женственной фигурой, ее узкие бедра и маленькая, едва заметная грудь смешили парней. У нее даже было прозвище – Карандашик. Тогда Фаина мечтала растолстеть с такой же силой, с какой большая часть женщин мира мечтает похудеть. Она в неимоверных количествах и специально на ночь ела булочки, пирожные и сладости; под страхом разоблачения комсомольской организацией ездила для заговора «на тело» к одной бабке в дальний пригород Питера – и все без толку: желаемого на теле не нарастало. Зато сейчас, когда Фаине было уже хорошо к сорока, она наконец оказалась на пике моды. На ней безупречно сидели узкие джинсы и короткие облегающие юбки. Она много раз ловила на себе завистливые взгляды Голощекиной, которая могла позволить себе только юбки-миди и брюки с длинными просторными, скрывающими тучные бедра, блузками. Нина завистливые взгляды не бросала, хотя была гораздо полнее Фаины, зато на нее, Нину, постоянно глазел Виктор. Фаина однажды с пристрастием оглядела Нинину фигуру. Грудь примерно второго размера, бедра – далеко за сто сантиметров. Она не кажется толстой только за счет длинных ног. Что ж! Ноги у Фаины не короче. А бедра…

Она купила себе пояс для радикулитчиков. Болезные радикулитчики надевали его на поясницу, а Фаина спускала на бедра для их утолщения. Бюстгальтеры она покупала на размер больше и только на косточках, которые красиво приподнимали грудь, а в чашечки еще и засовывала специальные поролоновые вкладыши. В таком виде она ходила всегда и не позволила себе снять данную экипировку даже в эту жуткую жару, которая нынешним летом сменила беспросветные майские дожди.

Сейчас, когда они остались с Виктором вдвоем, поролоновые вкладыши срочно требовали удаления, не говоря уже о поясе радикулитчика. Кроме того, надо было сполоснуться, слегка спрыснуться специально купленной для этих целей туалетной водой для интимных мест и надеть чистые полупрозрачные трусики, тоже специально приготовленные для сегодняшней ночи. На эти трусики Фаина возлагала очень большие надежды.

Складывая ненужные прибамбасы в сразу разбухший полиэтиленовый пакет, она усмехнулась. Кто бы видел, что она сейчас делает! Ей почему-то вспомнилась классика, «Пиковая дама», и именно то, как Герман оказался невольным свидетелем «отвратительных таинств» туалета старухи-графини. Оказалось, что у нее, Фаины, тоже есть таинства, но ее цель велика, она оправдывает средства, и потому ее таинства, конечно же, не столь отвратительны, как классические.

Она оглядела себя в зеркало. Пожалуй, лифчик лучше вообще снять. Все равно от него никакого толку, зато сквозь тонкую ткань салатного цвета шелковой блузочки сразу кое-что проступит. Она запихнула снятые трусы в пакет, поправила новые, расстегнула пуговки на блузке, практически на две трети, провела щеткой по волосам, выкрашенным в светло-русый, под Муромцеву, цвет и походкой «от бедра» вышла из ванной.