— Х-ха! — вырывается наглец. — Ты что, глух…

Я вновь невежливо встряхиваю его и улыбаюсь нехорошей улыбкой.

— Я, кажется, спросил…

— Да слышал я! — психует пацан. — Обычно Иваном, иногда Ванькой. А вот тот удод у стены — Птицем. Маман — сынулей, ну а бабка — когда внучком, а когда бесстыжим прожорливым удавом. Годится такой ответ?

— Вполне, — усмехаюсь я. Определенно чувство юмора у мальчишки есть. Странно только, что он об отце не упомянул. — Так вот, Удав, у этого, — тычу пальцем в себя, — тоже есть имя, Илья. Человеческое и легко произносимое. Повтори, — снова встряхиваю пацана.

— Ну-у, эм… Эй, ты чего?! — огрызается он на мой новый требовательный тычок в грудь. — Да понял я, Илья же!

— Молодец, — соглашаюсь, опуская руку, — так и заруби на носу. И запомни на будущее, родственничек, — поворачиваюсь и киваю через плечо на подобравшуюся девушку, — чтобы я больше от тебя грубое «сеструха» не слышал, ясно? Накажу. А сейчас сгребай своего клона и топайте на кухню, пока я добрый.

* * *

Как некрасиво получилось! И с мальчишками, и с их словами. Ужас! Мне так стыдно, что я готова на месте сгореть от стыда. И даже странная, агрессивная реакция Люкова на неожиданных гостей в его доме вполне объяснима, хоть и оказалась полнейшей неожиданностью для меня, а вот наше семейное вторжение на его территорию — нет.

Мальчишки послушно топают на кухню, а я остаюсь стоять рядом с Ильей, глядя, как он медленно разувается и устало скидывает с плеч дорогую куртку. В этих широких, крепких плечах чувствуется какое-то странное напряжение, как и во всей его гибкой фигуре, но вот какое, я понять не могу. Как не могу просто развернуться и оставить Люкова одного, хотя сейчас это кажется вполне логичным.

К моим ногам подходит урчащий Домовой, трется мохнатым боком о голую голень и так же, как я, останавливает взгляд на хозяине. «Привет», — говорит протяжно на своем кошачьем, требовательно оглядывается на меня, и я с огорчением вспоминаю, что так и не поздоровалась с парнем.

— Здравствуй, Илья, — подступаю к его спине и тихо произношу, стараясь, чтобы голос звучал не слишком хрипло, а братья не слышали меня: — Тебя долго не было. Я беспокоилась.

Он замирает, как будто пойманный моими словами в клетку, затем, очнувшись, не спеша задвигает зеркальную дверь шкафа и поднимает глаза на свое отражение. Медленно скользит взглядом по хмуро сжатым в тонкую жесткую линию губам, по колючим глазам, холодно сверкающим в обрамлении теней, пробравшихся под кожу век, и по заросшим темной щетиной скулам.

— Долго? — переспрашивает как-то отрешенно. — Всего четыре дня.

Он устал, внезапно понимаю я. Очень. И чем-то подавлен. Это понимание как-то странно отзывается в моем сердце, толикой непривычного беспокойства и неясной тревоги, словно всегда жившая в нем тонкая иголочка, вдруг кольнув, не чая того, угодила в место, которое особенно уязвимо и болезненно для меня.

Я не могу в себе разобраться, чувство слишком неожиданно и ново, и я, недолго думая, говорю, пряча за тронувшей губы улыбкой растерянность:

— Да, длинные четыре дня, в которые я успела поверить, что Илья Люков навсегда обо мне забыл.

Он, наконец, разворачивается и стаскивает с головы бандану. Устало запускает руку в рассыпавшиеся по лбу и вискам волосы.

— Привет, Воробышек, — говорит, чуть приподняв в ответ на мою улыбку уголок рта. — Как ты? — смотрит так, словно ему действительно это небезразлично.

И я пожимаю плечом, честно отвечая:

— Хорошо.

Он все еще смотрит, и я продолжаю:

— Мне намного лучше, спасибо тебе, Илья. За все. Ты очень помог, правда. А братья… — я оглядываюсь в сторону кухни и вздыхаю, — так уж случилось, что братья тут. Извини. Я поговорю с мальчишками и все объясню. Если бы они не думали, что м-между нами что-то есть, — я на мгновение смущаюсь своих слов и его прямого карего взгляда, — они бы не вели себя так дерзко. Иван и Данил хорошие ребята и, в сущности, еще дети…

— Они смогли удивить меня, — признается Илья. — Сколько им?

— Пятнадцать, — отвечаю я.

— Неужели? — ровно замечает парень. — А выглядят старше.

— Да уж! — теперь я улыбаюсь открыто, чувствуя привычную гордость за своих младших братьев. — И на много! Такие-то верзилы!

Но Люков не улыбается в ответ, он смотрит на меня спокойно и внимательно, заставив вдруг почувствовать неловкость за свой смех.

— Странно, — тихо говорит, подступив ближе, — они совсем не похожи на тебя.

— Да, не похожи, — поднимаю я голову выше, чтобы видеть его глаза. — Я на маму похожа, а братья пошли в отца. Он часто шутил, что потратил свой главный патрон на девчонку, а на мальчишек осталась дробь. Но как по мне, так все наоборот вышло, просто он был весельчак и шутник, мой отец.

Между нами происходит странный диалог — приватный разговор для двоих, и я рада, что мальчишки его не слышат и не могут ерничать надо мной.

— Послушай, Илья, — вдруг говорю Люкову уже куда серьезней, воспользовавшись образовавшейся в разговоре паузой. Желая избавиться от мучающего меня стыда раз и навсегда. — Поверить не могу, что так просто напросилась к тебе в тот вечер, что наговорила разного. Мне очень неудобно, правда. Я уйду сегодня, вслед за мальчишками, но если ты позволишь, мне бы хотелось сделать для тебя что-нибудь посильное. Ведь денег ты не возьмешь, а чертежи, я видела, они слишком хороши, чтобы принять их от тебя просто так. Я на много не задержусь. Можно?

Я не могу прочитать ответ в темном взгляде Ильи. Мне вновь кажется, что он холодеет и отстраняется, уносится мыслями куда-то прочь отсюда, но вот все же отвечает, отметив слова невеселой ухмылкой:

— Но я ведь, кажется, первый начал. Это твои слова, Воробышек.

И не успеваю я удивиться и вспомнить, когда такое говорила и что имеет в виду Илья, как из кухонного проема двери высовываются две лохматые головы, и доносятся недовольные слова Данилы, обращенные к брату:

— Черт, Птиц! Я же тебе говорил, что у них все серьезно!

* * *

Мама не поскупилась, и, выкладывая продукты на стол, а после, усадив за него мальчишек, я напоминаю братьям, чтобы передали ей от меня большущее горячее спасибо.

— Лучше подруге свой симпатичной спасибо скажи! — отрезает обиженно Ванька, хрустя под сочную картошку с грибами соленым огурцом домашней бабулиной засолки. — Наплела матери, что ты тут помираешь одна в квартире незнакомого чела, вот она и расстаралась. Сама собралась ехать — еще бы, у Женьки парень на горизонте объявился! — так бабка с давлением слегла. Хорошо, что у нас соревнования выпали плановые, не то сорвалась бы передачка. А он ничего так, слышь, сеструха, — ведет брат густой бровью и пошловато, с намеком ухмыляется, — впечатляет. Давно вы с ним… э-э, того?