Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Карлайл хохочет в ответ:
– Расскажу – и ты подумаешь, что я идиот, который не умеет хранить секреты.
Болтун, решает Андерсон. Теперь надо его устранить – быстро, без шума, пока все прикрытие не пошло прахом.
– Любопытное предложение. Думаю, нам не помешает еще раз встретиться и обсудить общие цели.
Тот уже открывает рот, затем, внимательно взглянув на собеседника, передумывает и весело мотает головой:
– Э нет. Ты мне не веришь. Что же, понимаю. Тогда подожди немного. Ближайшие два дня очень тебя удивят. А там поговорим. – Внимательно посмотрев на Андерсона, он прибавляет: – Место встречи я выберу сам. – И допивает виски.
– Чего ждать? Что может измениться за два дня?
Карлайл водружает шляпу на голову и, улыбнувшись, отвечает:
– Всё, дорогой мой фаранг. Всё.
9
Эмико открывает глаза и потягивается. Стоит послеполуденный зной. В ее раскаленной, как печь, каморке почти невозможно дышать.
Есть на свете место для пружинщиков. Эта неотвязная мысль заставляет жить дальше.
Эмико кладет ладонь на доски из всепогодки, отделяющие ее нишу для сна от точно такой же сверху, гладит спилы сучков, вспоминает, когда в последний раз чувствовала похожую радость, думает о Японии, о роскоши, завещанной ей Гендо-самой: о квартире с системой климат-контроля, которая во влажные летние дни гоняет по комнатам прохладный ветерок, о светящихся рыбках-данганах, которые переливались и меняли цвет, как хамелеоны, но только от скорости – медленные сверкали голубым, быстрые – красным. Ей нравилось постукивать по аквариуму и глядеть на алые вспышки в темной воде – на блеск лучших созданий из рода пружинщиков.
Эмико тоже когда-то блистала. Сделанная на совесть и прекрасно обученная, она могла составить компанию в постели, быть секретарем, переводчиком, парой внимательных глаз и выполняла волю хозяина так безупречно, что тот берег ее, как некую священную птицу, и выпускал на волю к чистым небесам. Он уважал девушку безмерно.
На нее смотрят похожие на глаза спилы сучков – единственное украшение перегородки, которая разве только не дает мусору из верхней клетушки завалить ее нишу. Тошнотворный смрад льняного масла, которым пропитано дерево, заполняет пышущую жаром каморку. В Японии такие материалы использовать в жилищах не разрешалось, но тут, в трущобах, всем на это плевать.
Легкие жжет; Эмико дышит часто и неглубоко, слушает, как храпят и сопят тела в соседних отсеках. Сверху – тишина. Пуэнтая, похоже, нет, иначе бы он давно ее избил или трахнул – редкий день проходит без издевательств. Может, сосед умер – в прошлый раз наросты фагана на его шее были уже довольно большими.
Извиваясь, она выскальзывает из ниши, встает в полный рост в крохотном пространстве возле двери, снова потягивается, выуживает до хрупкости истертую, пожелтевшую от времени пластиковую бутылку, судорожными глотками пьет горячую, как кровь, воду и мечтает о нескольких кубиках льда.
Два пролета вверх, разбитая дверь на крышу – и Эмико ныряет в горячие потоки солнечного света. Пекло невыносимое, но все равно здесь прохладнее, чем в клетушке.
Морской ветер шелестит развешенными кругом пасинами и брюками. Закатные лучи играют на шпилях чеди и храмов-ватов, сверкает вода клонгов и Чао-Прайи, по зеркально-красной глади скользят пружинные плоскодонки и парусные тримараны.
Север тонет в желтоватой дымке навозных костров и мареве влажного воздуха. Где-то там, если верить бледному, изукрашенному шрамами фарангу, живут пружинщики. Где-то там, по ту сторону войны за уголь, нефрит и опиум, девушку ждет ее родное потерянное племя. Она никогда не считалась японкой – только пружинщицей. Теперь ей надо найти дорогу к своему настоящему клану.
Эмико некоторое время жадно глядит на север, потом идет к ведру, которое приготовила прошлой ночью. Воды на верхних этажах нет – в трубах слишком слабый напор, а идти к общественным насосам девушка не рискует, поэтому каждую ночь лезет на крышу с полным ведром и оставляет его там до вечера.
Эмико моется совершенно одна под открытым небом в компании заходящего солнца. Настоящий ритуал очищения – водой и кусочком мыла. Сидя на корточках, она черпает теплую влагу. Детально продуманное действо, где каждое движение отточено, как в танце дзё-но-май, которым в театре начинают пьесы. Церемониал бедняков.
Первый ковш – на голову. Вода течет по лицу, сбегает по груди, туловищу, бедрам и уходит в горячий бетон. Второй – намокают волосы, струйки льются по спине, обтекают ягодицы. Третий – капельки ртутью скользят по коже. Затем она намыливает себя с ног до головы, оттирает грязь и обиды прошлой ночи до тех пор, пока все тело не исчезает под бледным нарядом пены. И снова ведро и ковшик – Эмико обливает себя так же осторожно, как в самом начале.
Вода смывает грязь, мыло и даже отчасти стыд, хотя и за тысячу лет ей не вернуть прежней чистоты; но девушка слишком утомлена и к тому же давно свыклась с несмываемыми следами. Пот, алкоголь, липкую соль семени и разврата – их еще можно оттереть, и этого ей довольно, а на большее не хватает сил. Жар и усталость – вечные жар и усталость.
Закончив мыться, Эмико радостно замечает, что осталось еще немного воды. Она зачерпывает полный ковш и жадно пьет, а потом в порыве безрассудной расточительности поднимает ведро кверху дном и, ликуя, выливает все на себя. На мгновение, когда вода уже коснулась кожи, но еще не успела обрушиться на пол, Эмико ощущает себя чистой.
* * *
Выйдя на улицу, она спешит спрятаться в потоке прохожих. Сенсей Мидзуми учила особой походке, которая подчеркивает красоту дерганых движений. Однако девушка осторожничает, не дает волю ни выучке, ни естеству. Если шагать в пасине и не размахивать руками, никто даже не обратит внимания.
На тротуарах возле ножных швейных машин сидят женщины и ждут вечернего наплыва клиентов. Продавцы закусок выкладывают остатки товара аккуратными кучками, готовясь встретить последнюю волну покупателей. Владельцы забегаловок, которые обслуживают ночной рынок, выставляют на улицы бамбуковые табуретки и столики – совершают ритуал, обозначающий конец дня и возвращение тропического города к жизни.
Эмико заставляет себя не глазеть по сторонам, хотя давно не выбиралась на рискованные дневные прогулки. Райли, раздобыв девушке место в ночлежке, строго наказал: выходить только в темное время суток, сторониться освещенных мест и не сворачивать с дороги – только из дома в клуб и так же обратно, отклонения грозят гибелью. Постоянно держать ее в Плоенчите он не мог – даже на проституток, сутенеров и наркоманов там имелись квоты, – поэтому поселил в