Колбасы из представленных на выставке щенков можно было бы наделать горы. Щенки валялись и ползали чуть ли не возле каждого дерева, на одеялах, в картонных коробках, в самодельных конурах, на старых свитерах. Столько соблазнов! Мы переходили от одной пушистой многоногой кучи к другой, жена моя, в высшей степени чуткая ко всему, что обладает четырьмя лапами и влажным носом, подвергалась бессовестной обработке ушлых продавцов. Видя в ее глазах интерес, хозяин просто-напросто совал ей щенка, тот сразу же засыпал на ее руках под комментарий хозяина:

— Voilà! Comme il est content![197]Я видел, что она слабеет с каждой минутой. На выручку пришел громкоговоритель, представляющий эксперта-комментатора полевых испытаний. Эксперт, tenue de chassé[198]— фуражка, рубаха и штаны цвета хаки, — с низким прокуренным басом, к микрофону не привык, к тому же, будучи провансальцем, не мог разговаривать без помощи рук. По этой причине его объяснения прорывались в микрофон непредсказуемыми, плохо стыкующимися между собой отрывками. Он то и дело указывал сжимающей микрофон рукой в поле, и голос его сдувал и глушил свежий ветер.

Участники соревнования выстроились в торце футбольного поля. К финальным состязаниям допустили полдюжины пойнтеров и двух собак неопределенного цвета и происхождения. На поле в произвольном порядке разместились небольшие кучи веток, так называемые боскеты, в которых надлежало спрятать дичь — живую перепелку, продемонстрированную публике одним из членов жюри.

Chasseur[199]освоился с микрофоном, и мы услышали, что обездвиженную перепелку поместят для каждого участника в другой боскет, что птица останется невредимой (если не скончается со страху). Собаки просто должны найти ее как можно скорее, и время выявит победителя.

Перепелку спрятали, первого участника спустили с поводка. Он миновал две кучи, едва удостоив их вниманием, а перед третьей замер, не добегая до нее нескольких ярдов.

— Aha! Il est fort, ce chien,[200]— прогремел chasseur.

Пес, отвлеченный шумом, дернулся, затем решительно направился к куче. Шел он медленно, осторожно, бережено ставя лапы на землю, вытянув вперед голову, не обращая внимания на одобрительные замечания комментатора.

За три фута от окаменевшей от ужаса птицы пес снова замер в классической охотничьей позиции, подняв одну лапу, причем голова его, шея, спина и хвост образовали прямую линию.

— Tiens! Bravo![201]— закричал chasseur и принялся аплодировать, забыв, что в руке у него микрофон.

Хозяин забрал собаку, они рысью вернулись к стартовой позиции, оба вполне довольные. Дама на высоких каблуках и в сложном черно-белом туалете свободного покроя — официальный хронометрист — записала время на доске. Ответственный за перепелку переместил ее в другую кучу, второго участника спустили с поводка.

Тот без всяких колебаний подбежал к боскету, из которого вынули перепелку, и остановился.

— Beh oui, — прокомментировал chasseur, — запах еще силен. Подождем.

Мы подождали. Пес тоже ждал. Но ему ожидание скоро наскучило. Вероятно, он обиделся на дурацкие шутки двуногих. Он задрал у боскета ногу и потрусил обратно к хозяину. Несчастную перепелку засунули в следующий боскет, но, возможно, запах птицы на месте ее первого обнаружения перебивал все остальные, ибо все собаки, одна за другой, останавливались у той же кучи хвороста, недоуменно ее обследовали и отбывали. Стоявший рядом с нами старожил высказал мнение, что перепелку следовало вести на поводке от боскета к боскету, а не переносить. Чтобы она оставляла след. Собаки же не ясновидцы! Старик покачал головой, неодобрительно цокая языком.

Последний участник, пес грязно-рыжего цвета, беспокоился, видя, что остальные покидают позицию, а он остается. Он подвывал и нервно дергал поводок. Когда очередь дошла до него, стало ясно, что ему правила объяснили неверно. Не обращая внимания на боскеты, он совершил круг почета по беговой дорожке стадиона и понесся в виноградники. За ним побежал, размахивая руками и что-то крича, его хозяин.

— Oh là là… Une locomotive. Tant pis,[202]— сокрушенно комментировал chasseur.

Когда солнце уже склонялось, а тени вытянулись, мсье Дюфур, президент охотничьего клуба «Философ», распределил призы и вместе с коллегами принялся за гигантскую паэлью. Уже затемно придя домой, мы все еще слышали в отдалении смех и звон бокалов, а где-то в виноградниках хозяин безуспешно окликал свою собаку.

Не сказал бы, что пляс Пи, площадь в центре Авиньона, радует глаз в серые моменты перед восходом солнца. Архитектурный ансамбль площади — беспородная дворняга истории градостроительства. Два ряда безвкусных, но довольно экстравагантных старых построек соседствуют с бельмом современной застройки. Некий питомец школы железобетона, béton armé, оставил свой автограф, точнее, увековечился безобразной кляксой.

Центральное бельмо окружают грубые глыбы и скамьи, отдыхая на которых можно наслаждаться лицезрением второго бельма, более внушительного, три пятнистых бетонных этажа коего в течение трудовой недели в восемь утра уже забиты машинами. Причина присутствия автомобилей — и моего собственного — на пляс Пи в столь раннее время в том, что лучше всего покупать пищу в Авиньоне под этим трехэтажным гаражом, в Лез Аль.

Я прибыл еще до шести и втиснул машину на одно из свободных мест на втором этаже. Внизу, на площади, две археологические развалины с кожей цвета скамьи, на которой они устроились, приговаривали литровую бутыль красненького, обходясь без официантов, салфеток и бокалов. К ним подошел gendarme,[203]прогнал одним своим видом, не разжимая губ, не тратя жестов, и остановился, подталкивая взглядом. Под действием облеченного властью взгляда бродяги проволоклись через площадь походкой людей, которым идти некуда и надеяться не на что. Здесь сила взгляда официального лица ощущалась слабее, и изгнанники опустились на поребрик. Жандарм пожал плечами и отвернулся.

После пустынной тихой площади нутро Лез Аль поражало шумом, гамом, суматохой. По одну сторону двери спящий город, по другую — яркие огни, крики, смех и перебранка, разгар рабочего дня.