У сияющего солнца. Жалкий страх на всех напал.

Все должны отныне люди вероятным признавать

И возможным.

Удивляться вам не нужно и тогда,

Если даже зверь с дельфином поменяются жильем

И милее суши станет моря звучная волна

Зверю, жившему доселе на верхах скалистых гор».

Вместо характерной для мифологии стройной, герметичной картины вселенной, где все уравновешено и объяснено правилами, Архилох предлагает открытый взгляд на полный невероятных загадок, удивительный и прекрасный мир. Истинное искусство вообще не терпит детерминизма и любых попыток втиснуть человеческий дух в системные рамки; оно не пытается наставлять или осуждать, зато вполне способно вдохновить, поддержать, ободрить и научить «как не бояться и делать, что надо»[19]. Вот и Архилох, как настоящий поэт, в лирических строках обращается к своему сердцу, но через него, на самом деле, ко всем читателям-слушателям:

 «Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой,

Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов!

Пусть везде кругом засады, — твердо стой, не трепещи!

Победишь — своей победы напоказ не выставляй,

Победят — не огорчайся, запершись в дому, не плачь,

В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй.

Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт».

Архилох при жизни был несомненной знаменитостью, и про него существует множество и прижизненных, и посмертных легенд. Некоторые из них откровенно мифического свойства: например, что дельфийская пифия предрекла отцу Архилоха рождение великого сына, или, что музы подарили маленькому Архилоху лиру в обмен на одну из коров, которых он пас. Есть и впечатляющая история о силе его поэтического слова: после того, как граждане Пароса презрительно отозвались о сочиненном Архилохом гимне Дионису, все мужское население острова поразила безнадежная импотенция, которая прошла только тогда, когда критиканы извинились и взяли свои слова обратно.

Разумеется, хватает рассказов и про личную жизнь: например, через тысячелетия дошла до нас сплетня о любви Архилоха к некоей гетере по имени Пасифила — как по-разному можно войти в вечность, о боги! Еще более известна история о неудачном сватовстве Архилоха к некоей Необуле, дочери состоятельного гражданина Пароса: он не то сначала пообещал, а потом отказался выдать дочь за поэта, не то попробовал подсунуть не слишком красивую старшую сестру вместо хорошенькой младшей — как бы то ни было, свадьба не состоялась. Обманутый Архилох разразился чрезвычайно непристойными и язвительными эпиграммами — это правда! — выставив и отца, и его дочерей таким посмешищем перед земляками, что все трое не вынесли поношений и удавились — а вот в достоверности этого есть много сомнений.

Трудно сказать, чего в таких легендах больше: вымысла или правды, наивной веры и суеверного страха перед магией поэтических слов или отражения реальной резкости и злоречия, свойственных при жизни поэту. Достоверно мы можем опираться лишь на стихи. В тех из них, что с известными допущениями мы можем назвать любовной лирикой, Архилох действительно бывает чрезвычайно откровенен и даже груб:

«…И груди стал я трогать нежно пальцами,

Явлена юная плоть, заманчивые прелести,

И к телу прижимаясь столь прекрасному,

Жизненный сок я исторг, лаская кудри светлые».

Или вот, житейское наблюдение:

«Часто копишь, копишь деньги, — копишь долго и с трудом,

Да в ***[20] продажной девке вдруг и спустишь все дотла».

Русский поэт и переводчик Сергей Шервинский замечательно сказал однажды: «Никакой лиры не можем мы представить себе в руках Архилоха, только резкую фригийскую дудку <…> так и видишь, как он своей мускулистой ногой притоптывает на каждом сильном слоге…». Это очень выразительный образ, таким и видится Архилох через века; но вот мы переворачиваем страницу, и…

«Своей прекрасной розе с веткой миртовой

Она так радовалась.

Тенью волосы

На плечи ниспадали ей и на спину…»

…и кажется, что это исполнено все же с лирой в руках. Эту картинку можно рассматривать бесконечно, словно старинную нежную акварель: минуло почти три тысячи лет, а перед нами — вот, живая, настоящая девушка, радуется цветку и веточке мирта. Лирика не работает с придуманными чувствами; можно быть совершенно уверенным, что в этих строчках отражается отсвет какого-то чудного мгновения, моментальную зарисовку которого мы, читатели, затаив дыхание, открываем, как артефакт.

Архилох был убит в мимолетной междоусобице с соседним островом Наксос, который от Пароса отделяет пролив шириной всего в шесть километров. Это случилось в 640 г. до н. э., когда поэту-воину исполнилось то ли 40, то ли 50 лет. Истории известно даже имя его убийцы; мы также знаем, что это не прошло для него без последствий: желая очиститься от пролитой в сражении крови, злосчастный воин совершил паломничество в Дельфы, но был изгнан оттуда и проклят.

Боги не прощают убийство поэтов.

В начале V в. до н. э. на Паросе, уже торгующим своим мрамором со всей Грецией, прославленном и благополучном, гордые граждане поставили жертвенный алтарь Архилоху. Впрочем, ему, при жизни равнодушному к хвале и клевете, это было бы, скорее всего, безразлично:

«Если, мой друг Эсимид, нарекания черни бояться,

Радостей в жизни едва ль много изведаешь ты».

Теперь перенесемся с маленького каменистого Пароса на двести с небольшим километров к северо-востоку, на другой остров — Лесбос, значительно больший размерами, куда более могущественный и богатый. Здесь через десять лет после смерти воинственного Архилоха родился поэт совсем иного душевного склада, единственная женщина в александрийском почетном списке лириков, изысканная, задумчивая и страстная Псапфа, более известная нам как Сапфо.

Она появилась на свет в городе Митилене, что на острове Лесбос, в 630 г. до н. э., в многодетной, приличной и обеспеченной семье «нового эллина» из торговой аристократии. Вероятно, поэтический талант у тихой домашней девочки проявился довольно рано, и с юных лет она писала гимны для хора, выступавшего на празднике в честь Артемиды, прекрасной богини-девственницы, покровительницы острова Лесбос.

Сапфо избегала участия в бурной общественной жизни полиса, хотя на довольно либеральном Лесбосе женщины имели такую возможность, и вовсе не касалась политики. Несмотря на это, как часто бывает, политика коснулась и ее: из-за государственного переворота и последовавшей ожесточенной борьбы за власть семья Сапфо была вынуждена бежать с родного острова. Около двадцати лет Сапфо прожила на Сицилии, в греческой колонии Сиракузы; там вышла замуж, родила девочку — увы,