после конца рабочего дня, когда можно было отдохнуть от трудов и за пределами дома, и в нем самом. Во многих домах «чаем» называли небольшой прием пищи – для детей, как правило, последний перед сном. К такому чаю обычно подавали сладкое – кекс и пудинг, что свидетельствовало о прочном укоренении сахара в повседневном рационе. Чай из лакомства превратился в ингредиент.

Сегодня чай (в самых разных формах) пьют по всему миру, особенно в Восточной Азии, откуда он через Среднюю Азию распространился на Ближний Восток. В Китае и Индии чай – обязательный элемент повседневного общения, он отлично укоренился в бывших британских колониях. Изысканная чайная подача и утварь в Турции, элегантные фруктовые чаи в Корее, медитативная японская чайная церемония – все это отражения местных вкусов и традиционных подходов к общению; чай часто служит символом гостеприимства и доброжелательности. Но одновременно можно глотнуть чая и в придорожном кафе – без какого бы то ни было официоза.

Сахар

Персонаж романа Джейн Остин «Мэнсфилд-парк» Томас Бертрам владел сахарной плантацией на Антигуа – в одном из многих британских владений на Карибском море, где использовался труд рабов[107]. Лучше всего сахарный тростник рос на Карибских островах, где имелись источники пресной воды; на Антигуа ее было мало, плантации сильно страдали от засухи. Когда Англия и Франция не воевали друг с другом, Бертрам и другие владельцы плантаций могли получить доступ к воде с соседних островов, находившихся под французским правлением, но с очередным началом боевых действий все менялось. По ходу развития сюжета Бертрам уезжает из Англии на два года (скорее всего, речь идет о 1810–1812 годах) заняться делами на плантации, где, видимо, возникли проблемы либо из-за засухи, либо из-за мошенника-управляющего. В трудах, посвященных роману Остин, изложено множество предположений касательно того, почему же семейство обеднело. В Англии всем было известно, что сахар способен и обогатить, и разорить. К середине XIX века сахар, как и его спутник чай, прочно вошел в повседневный рацион всех классов британского общества. Производительность труда стояла во главе угла, и способность сахара обеспечивать энергией для выполнения как ручного, так и умственного труда была не менее важна, чем его сладость.

Со времен Древней Греции и до конца эпохи Средневековья сахар (сахароза) считался в Европе прежде всего лекарством. В арабской фармакопее его использовали в вытяжках, отварах и других лечебных снадобьях, по Европе его распространили именно торговцы-арабы, а также испанские и персидские купцы. Медицинская теория Галена основывалась на представлении о гуморах, которые в теле должны быть сбалансированы. Врачи – последователи Галена считали сахар «горячей» субстанцией, которая эффективно уравновешивает «холодные» субстанции и состояния. Сахаром, к примеру, не следовало лечить молодых людей – считалось, что они «горячие» по своей природе. А вот у других пациентов сахар, по мнению врачей, мог излечивать множество недугов: например, снимать лихорадку, боль в желудке, останавливать развитие легочных заболеваний, устранять высыпания на коже. То, что от сахара портятся зубы, было известно, однако, как ни странно, его также использовали для чистки зубов.

Со временем сахар стал играть роль пряности, лакомства, вкусовой добавки. Европейская знать использовала его, дабы продемонстрировать свою состоятельность, столы на пирах украшали фигурами, отлитыми из сахара. В самых богатых домах Сицилии на пасхальный стол год за годом ставили ягненка, сделанного из цельного куска сахара, – эта фигура передавалась в семье по наследству и служила признаком благосостояния. Как пишет в книге «Сладости и власть: место сахара в современной истории» Сидни Минц, сахар ели для «выпячивания своего богатства», как некоторые ели тертый жемчуг[108]. Сахар становился в Британии все доступнее, его стали использовать в качестве ингредиента при готовке и выпечке, сахарница стояла почти на каждом столе. Сахар использовали и как консервант: фрукты можно было засахарить или выварить в сахарном сиропе и есть после окончания сезона.

Понятие «десерт» появилось в Европе сравнительно недавно. До конца XVII века трапезу чаще завершали фруктами и орехами, и только потом к меню стали добавлять «сладкое». В Англии перемена, называемая «пудингом», стала обычной и ожидаемой лишь в начале XIX века. Но уже к 1890‑м годам средний британец потреблял в год около 35 килограммов сахара, в основном – с чаем или кофе. В этих цифрах не учитывается сахар, входивший в состав продуктов, обработанных промышленным образом, а они как раз набирали популярность. В годы Второй мировой войны сахар в Британии распределялся по карточкам, а после их отмены потребление сразу взлетело – эффект налицо, если посмотреть на зубы тогдашних детей: им вдруг начали без ограничений выдавать конфеты.

Сахар содержит калории, но не питательные вещества, и представители рабочего класса, зачастую питавшиеся монотонно и нездорово, использовали его как калорийную добавку. Роль сахара в жизни британцев только выросла после того, как он сделался дешевле и доступнее. Минц пишет, что из предмета роскоши для самых богатых, имевшего большую «статусную ценность», он превратился в предмет повседневного потребления рабочих и членов их семей. Сахар мог подсластить существование в те недолгие часы, которые оставались в индустриальном обществе для собственного удовольствия. Сложная насыщенная жизнь с присутствием в ней сахара казалась более приемлемой – и за счет калорий, и за счет символической ценности, потому что, даже войдя в повседневный обиход рабочего класса, сахар, как и чай, сохранил налет былых ассоциаций с богатством. Минц продемонстрировал, что сахар входил в продуктовый набор «упований»: он создавал у потребителей ощущение, что, «поменяв потребление, они поменяются сами»[109]. В обществе, где статус имел очень большое значение, сахар создавал иллюзию социальной динамики.

Если же взглянуть на вещи с точки зрения раскинувшихся по всему миру сетей производства, сахар служил основой развития своеобразной политэкономической системы – системы, которая определялась возможностью «прогрессивного масштабирования» зависимости от сахара. В практическом смысле это означало, что и британское правительство, и бизнесмены, такие как придуманный Джейн Остин Бертрам, продолжали расширять свои колониальные владения, а также работали над тем, чтобы увеличивать зависимость от сахара на родине. Добавлять колониальный сахар в колониальный чай – значило гарантировать и привыкание, и выгоду. В результате сахар одновременно и обогащал власть имущих, и обеспечивал миллионам наглядное доказательство существования восходящей мобильности, хотя она, как правило, оставалась всего лишь сладкой иллюзией. Если взглянуть с позиций марксизма, рафинированный сахар действительно стал «опиумом для народа», а «его потребление – символической демонстрацией того, что производящая его система успешна»[110].

Шоколад

«Шоколад… путешествия в дальние края, дабы вырастить там лучшие сорта какао-бобов.