Аарон между тем притащил ночной горшок, поставил возле кровати:

– На всякий случай.

Затем принес миску холодной воды и кусок чистого полотна, смочил ткань, положил на лоб цыганки.

– Не знаю, сколько она будет в беспамятстве. Но пусть, ей нужен отдых. Я присмотрю за ней, герр Гроссмейстер. Сейчас только…

Он снова выскочил из комнаты, вернулся с ретортой, в которой поблескивало и двигалось что-то яркое. Сенкевич насторожился, решив, что алхимик собирается попотчевать Розу каким-нибудь самодельным лекарством. Но мальчишка уселся на краю кровати, заворковал:

– Брунхильда, моя малышка. Ей без меня было бы скучно.

Сенкевич присмотрелся: за стеклом сидела ящерка. Пятнистая, черно-желтая, сантиметров пять в длину, с массивной головой и глазками-бусинками.

– Это моя саламандра, – пояснил алхимик. – Однажды, когда я настаивал тинктуру для философского камня, она выпрыгнула на меня прямо из огня.

– Камень-то получился?

– Нет, – вздохнул мальчишка, – ведь саламандра ушла. Если бы осталась, тогда бы вышло. Но ей что-то не понравилось. Потом тинктура загорелась, и чуть не случился пожар…

Скорее всего, выпрыгнула из бревна, когда оно нагрелось, подумал Сенкевич. Как странно в Средневековье суеверья перемешаны с верой, а настоящее колдовство – с шарлатанством. Вслух спросил:

– Что ж ты ее назад не кинул?

– Жалко стало, она маленькая и очень красивая.

Роза пролежала без сознания до середины дня. Аарон старательно менял компрессы, щупал пульс, сокрушенно качал головой. Наконец девушка застонала и открыла глаза. Сенкевич склонился над ней:

– Очень плохо? Что болит?

По испачканным сажей щекам покатились слезы:

– Душа болит, красивый. Сердце болит. Всех убили… И стариков, и детей тоже. Люди из города пришли, с кольями, с топорами. Кричали, сжечь колдунов. И жгли, и резали…

Сенкевич присел рядом, обнял девушку, осторожно прижал к себе, тихо проговорил:

– Что ж на будущее не погадала? Можешь ведь…

– На себя гадать нельзя, на семью гадать нельзя – карты правды не скажут. А табор одна большая семья, красивый… Нет больше табора. И меня нет. Куда идти?

– А меня как нашла?

– А тебя по картам. Как убежала, раскинула и пошла искать.

– Оставайся, – предложил Сенкевич. – Я ведь звал тогда.

Роза подняла блестящие от слез глаза:

– Останусь. Будете моим табором.

Барон фон Барнхельм ничуть не возражал против еще одной постоялицы и тут же приказал слугам приготовить для нее комнату.

* * *

– Зачем я должен лезть в этот кипяток? – ворчал Клаус, недоверчиво рассматривая бочку, которую служанки наполнили теплой водой.

– Затем, что я приказал, – вот уже в третий раз терпеливо отвечал Сенкевич. – И это не кипяток. Мойся, пока не остыло.

– Почему, чтоб я сдох?

– Потому что ты козлом воняешь! – наконец разозлился Сенкевич. – Понимаю, конечно, он – родное тебе животное, символ Сатаны и все такое. Но меня это соседство как-то не радует. Когда ты мылся в последний раз?

Клаус почесал белобрысую макушку:

– Не помню.

– Значит, лезь! И отскребись как следует, с мылом!

Демонолог вздохнул, скинул одежду, которую тут же подобрала расторопная прислуга, и хлюпнулся в бочку. Аарон, уже чисто вымытый, наряженный в богатый костюм из зеленой шерсти, услужливо подал ему склянку с жидким мылом:

– Вот, сам варил. С эссенцией маргаритки.

– Чтоб ты сдох, – приветливо отреагировал альбинос. – Лучше б ты его сожрал.

Все как обычно. Сенкевич усмехнулся и вышел.

Наконец можно было осуществить мечту, которая не оставляла его все время пребывания в Равенсбурге – вымыться дочиста. Вот чего ему не хватало в Средневековье больше всего! Заодно Сенкевич приказал принять ванну и своей команде. Фон Барнхельм, безоговорочно преданный хозяину, предоставил всем дорогую одежду из своих запасов.

Роза молча выслушала пожелание Сенкевича и отправилась в комнату вслед за служанками, которые уже тащили ведра горячей воды и богатое платье. Аарон выполнил приказание с удовольствием, с Клаусом пришлось сразиться.

– Герр Гроссмейстер, – к нему подбежал барон, – там пришли с важными новостями.

– Что случилось?

Старик вытаращил глаза:

– Трактирщик сказал, в Ребедорфе поохотился вервольф, загрыз девицу. Говорят, сожрал ее мясо до костей. А сегодня ночью тварь объявилась в Равенсбурге! Убита девочка двенадцати лет, на труп страшно смотреть. Город в ужасе, люди прячут дочерей…

В оборотней Сенкевич не особенно верил. Впрочем, готов был поверить – в этой эпохе каких только тварей не было. Если можно вызвать демона, почему нельзя перекинуться в волка? Он подумал и решил, что новость в целом хорошая: теперь все прихвостни инквизиции станут охотиться за вервольфом, до Сенкевича с его бандой у них просто руки не дойдут.

Разобравшись со всеми, он и сам залез в бочку, с наслаждением смывая застарелую грязь. Сидел в воде, пока она совсем не остыла. Вытерся, обрядился в чистые штаны и рубаху, дождался, пока слуги вынесут бочку, и прилег отдохнуть.

Сенкевич возлежал на высокой, широченной кровати, разглядывая узоры на балдахине, и размышлял, зачем хозяину такой «сексодром» в каждых покоях – разве что для групповухи, сюда человек восемь в разных позициях можно уместить. В дверь постучали.

– Смотри, красивый!

Роза вошла, со смехом широко раскинула руки, давая разглядеть себя. На ней была одна только нижняя рубаха из белого шелка – свободная, с длинными просторными рукавами. Солнечные лучи из витражного окна пронизали тончайшую материю, подарив Сенкевичу возможность любоваться гибким телом цыганки.

– Зачем меня обрядили в этот мешок? А еще хотели платье натянуть, и шапку странную. Я отказалась. Почему нельзя в нашем, цыганском, ходить?

Сенкевич улыбнулся ее непосредственности:

– Оно ведь обтрепалось уже, Роза. Да и выделяешься ты, слишком заметна в своей одежде. А тебе сейчас надо изображать знатную горожанку.

Девушка расхохоталась:

– Какая из меня знатная, красивый? Глаз черен, волос черен, кожа смуглая. А знатные фрау – они беленькие, пышные…

– Ты лучше, – уверенно сказал Сенкевич, скользя взглядом по высокой груди, нежной линии живота, узким бедрам…

– А еще я чистая теперь! Как ты хотел. – Роза без стеснения выпуталась из рубахи, отбросила ее и теперь стояла перед ним обнаженная. Она как зверек обнюхала свою ладонь. – И мыло пахнет хорошо…

– Тебе понравилось? – хрипло спросил Сенкевич, не отрывая взгляда от влажных еще после ванны, черных завитков на ее лобке.