…Человечеством до сих пор не решена одна этическая проблема, занимающая умы лучших его представителей с самого момента его возникновения. Это проблема справедливости. Необходимостью этой самой справедливости оправдывалось самое чудовищное насилие, самый подлый обман, самая коварная измена. Никто не хочет подчиняться чужой справедливости, у каждого она своя.

Поэтому не требуй справедливости от других. Предлагай им свою!..

Я лежал на жесткой деревянной скамейке и безразлично наблюдал, как в зарешеченное окошечко вяло втекал серый рассвет. Вот уже и плававший над плошкой лепесток огонька погас, пустив к потолку ленивый плевок черной копоти. В камере посветлело, но ничего нового утро в ней не высветило. Я уже попробовал поковырять кинжалом дверь и пришел к выводу, что изнутри ее не открыть. Конечно, если бы у меня было столько же времени, сколько у Дантеса в замке Иф, я, безусловно, справился бы с этой задачей, но я точно знал, что через два-три часа мои гостеприимные хозяева навестят меня и распахнут передо мной мои дальнейшие перспективы. Мне оставалось, не дергаясь, дожидаться первого хода противника.

То, что я скорее всего оказался в Искре – замке Красного Магистра, я догадался сразу. Это означало, что игра пошла в открытую, и подставных исполнителей больше не будет. Меня такой поворот событий тоже устраивал, поскольку наступала полная ясность и приближалась развязка. Я не собирался отчаиваться и так просто сдаваться, но то, что финал близко, как ни странно, меня успокаивало. Постоянное нервное напряжение от неясности своего положения и неизвестности в будущем сменилось спокойствием неимущего пришлеца, которого ничего впереди не ожидает, кроме синего пламени.

Было очень скучно. Спать я не мог, ожидая, что с минуты на минуту раздастся зловещий скрип отпираемых запоров, и я увижу величественную красную фигуру, думать о чем-нибудь, кроме предстоящей встречи, я тоже не мог, поэтому, лежа, тупо пересчитывал камни в кладке стен своей камеры.

Наконец ожидаемый скрип раздался. Я нехотя, изображая супермена, приподнял голову, однако, вопреки моему ожиданию, открылась не дверь, а повернулся один из камней – рядом с моей лавкой. Я приподнялся и заглянул в образовавшуюся нишу. Там стояли самая обыкновенная глиняная кружка с какой-то темной жидкостью и миска, в которой лежал здоровенный бутерброд с ветчиной. Голодом морить меня явно не собирались. Решив, что травить меня тоже не имеет смысла, я вытащил харчи из ниши и начал спокойно жевать, прихлебывая из кружки слабое вино, по вкусу напоминавшее наш российский сидр. Если мой хозяин наблюдал сейчас за мной, он непременно решил, что мое положение меня совершенно не волнует. Расправившись с завтраком, я сунул пустую посуду в нишу, и камешек, со скрипом повернувшись, встал на свое место в стене. Одновременно не менее звучно развернулась одна из угловых плит, выдвинув на пол камеры приличных размеров ночной горшок.

«Это почему ж они изготавливают ночную посуду таких невообразимых размеров», – опять подумал я, справляя свои естественные нужды. Закончив, я повернулся к стене и громко заявил:

– А умыться узникам в этой захудалой тюряге дают?

Словно в ответ на мои слова из щели между камнями прямо в ночной горшок тонкой струйкой полилась вода. Вымыв руки, умывшись и прополоскав рот, я вытерся рукавом рубашки и направился опять к своей лавке, а все гигиенические удобства с сопутствующим скрежетом убрались туда, откуда появились.

«И все-то у них не как у людей, – вяло подумал я. – Сначала завтрак, потом утренний туалет…»

Делать опять было совершенно нечего, и я принялся за свои арифметические упражнения по сложению и вычитанию камней в стенах камеры.

Так прошло еще часа полтора. Сквозь окно, проткнув утреннюю серь, вонзился в потолок ясный луч взошедшего солнца и пополз к стене со скоростью поднимавшегося светила. Солнечный зайчик перепрыгивал с камня на камень беззаботно и весело, не замечая сидевшего в камере узника. А у меня появилось новое развлечение – я пытался угадать, за сколько ударов сердца он достигнет очередной черты, разделявшей камни кладки.

И тут, совершенно неожиданно для меня, раздался скрипучий смех. Я резко обернулся и увидел, что в двери появилась рваная дыра, оплавленная по краям красным свечением. Сквозь нее была видна часть коридора за дверью, где стояло самое настоящее инвалидное кресло. В кресле сидел, без сомнения, Красный Магистр – но в каком виде!

Он по-прежнему был одет во все красное, но сияние, обволакивавшее его фигуру, исчезло. Волосы превратились в редкие, спутанные, истонченные, безжизненные нити, напоминавшие плесень, загустевшую на запавших висках, белый благородный лоб пожелтел, его густо изрезали глубокие морщины, глаза потухли и ушли глубоко в глазницы, отороченные широкими траурными тенями, нос выдавался вперед грубым костистым уступом, щеки и губы ввалились, словно их внутри уже не поддерживали зубы, все лицо как-то сморщилось и пожелтело, худые руки, безвольно лежавшие на широких подлокотниках кресла, были покрыты желтой пергаментной кожей, безобразно испятнанной старческими коричневыми веснушками, сухие пальцы с узловатыми суставами явственно дрожали. Пламенеющие одежды свисали с этого глубокого старца свободными, плавными складками, совершенно скрывая контуры фигуры.

И это воплощение немощной старости хрипло дребезжало, изображая веселый смех и не разжимая губ. На мгновение мне стало жутко, как будто передо мной ожил один из гениальных, отвратительных офортов Гойи.

Тут, видимо, наткнувшись на мой изумленный взгляд, Магистр резко оборвал смех и натужно закашлялся. Лежавшие за его плечами на спинке кресла, затянутые в черную кожу, руки невидимого в проеме слуги, на мгновение исчезли из поля зрения и появились, сжимая ложку и серебряный флакон. Накапав из флакона в ложку несколько капель ярко-красной, похожей на свежую кровь, жидкости, левая рука спрятала флакон и придержала подбородок Магистра, в то время как правая отправила ложку в давившийся кашлем рот. Магистр мгновенно затих, закрыв глаза и расслабленно откинувшись в кресле.

Через несколько мгновений запавшие глаза открылись и уставились мне в лицо почти безумным взглядом.

– Видишь, что ты со мной сделал? – прошамкал беззубый рот, пришлепывая узкими бесцветными губами.

– Вынужден признать, что ты действительно сильно изменился за последние сутки, – ответил я, присаживаясь на своей скамейке. – Что же вызвало такие разительные изменения? Я думаю, тяжелый труд на ниве злобного колдовства и хроническое недовведение в организм белков, жиров и углеводов, вкупе с витаминами. В простонародье это называется плебейским словом «недоедание». Ты, папаша, похож на узника Освенцима, только я к твоей скоропортящейся внешности не имею ни малейшего касательства.

В течение всей моей издевательской тирады Магистр сидел не двигаясь, уставившись мне в лицо разгорающимся взглядом. Затем спокойным, несколько окрепшим голосом он спросил:

– Откуда тебе известно, что мой внешний вид сильно изменился? А то, что ты это знаешь, я понял до того, как ты открыл свою пасть, увидев твое изумление.