Поглубже нахлобучив кепи и подняв воротник сюртука, я по винтовой лесенке взбежал на империал, то есть второй, открытый этаж фаэтона. По дороге кинул взгляд в салон – Кариб и мистер Чосер усаживались между господином с козлиной бородой и дородной дамой, неодобрительно поглядывающей на них.

Фаэтон поехал в тот момент, когда я втиснулся на самый край лавки, возле астматически сопящего старичка в пальто и высоком цилиндре, который он зачем-то придерживал рукой, хотя ветер не дул. Машина покатила вокруг гостиницы, быстро миновала ее и свернула на дорогу, идущую через парк. Позади над «Высоким Домом» начал подниматься дым, донеслись крики.

Стояло холодное осеннее утро. Убийцы моих родителей и всех тех людей, что погибли под куполом, были совсем рядом. Я приложил руку к груди. Необычное чувство посетило меня: острое, ясное ощущение звенящей нити, протянувшейся от меня, прямо от сердца, к этим двоим. Нить шла к Чосеру и Карибу, но на них не заканчивалась. Туго натянутая, незримая, она проходила дальше – в смутную даль, где притаился тот, кто послал двух убийц.

Снова раздался свисток, и фаэтон ускорил ход.

Кариб и мистер Чосер – это только руки. Две руки: левая – хитрая, гибкая, рука-плеть, рука-лоза. И правая – молчаливая, жесткая, всегда готовая сжаться в твердый, смертельный кулак. И за ними в мутной мгле стоит Хозяин, тот, кто двигает ими. Я найду его, найду и уничтожу, сколько бы времени и сил ни ушло на это.

Я стащил кепку, и вдруг мне почудилось, что с неба на меня направлен внимательный взгляд. Заерзав, я всмотрелся в равнодушную глубокую синеву, потом пожал плечами, снова надел кепку и выкинул из головы это ощущение.

Купола Выставки больше не было видно позади, зато впереди я различал серые силуэты в небе. У причальных башен московского Воздушного порта висели дирижабли. Туда – и дальше, в неведомые закутки мира, лежал мой путь.

Серая башня, вырезанная из цельной каменной глыбы, стояла на утесе высоко над океаном. Висящее вдалеке одинокое облако, золотисто-белое от лучей недавно ушедшего за горизонт солнца, было единственным светлым пятном на холодном свинцовом фоне.

Крышу башни венчала антенна в форме воронки, которая заканчивалась обращенным к небу кругом зеленоватого металла. С тихим треском в нем зажглось изумрудное сияние – и в комнате на вершине башни сидящий в кресле человек открыл глаза.

Его взгляд оставлял впечатление давящей, материальной силы, буквально пригибал к земле. Казалось, что таким взглядом можно зажигать свечи… и гасить жизнь в людях. Мало кто решался смотреться прямо в глаза этого человека, а тот, кто осмеливался, потом долго не мог избавиться от двух черных пятен, плавающих на сетчатке. И от чувства, будто пара раскаленных спиц оставила в мозгу дыры с оплавленными краями.

На хозяине башни был темный костюм и черная сорочка, на лацкан пиджака приколот значок: шестеренка с черным глазом в центре. На столе перед креслом стоял большой медный ящик, от которого к потолку тянулся молочно-белый, будто из матового стекла, провод. Передней стенкой ящику служила толстая линза.

Раздалось шипение, перемежаемое треском, и в комнате зазвучал голос:

– Мы смогли пробить окно в резонансе Шумана и установили контакт. Сеанс продлится меньше минуты, но четкость будет нормальная. Начинать?

– Да, – негромко произнес хозяин башни.

По стеклянному проводу потекли пульсации света, линза в ящике мигнула, и в ней возникло изображение.

– Картинка хорошая? – спросил оператор, но человек в кресле не удостоил его ответом.

В линзе проступила земля с высоты птичьего полета, дорога между деревьями, паровая машина на ней. Помутнев, пейзаж рывком придвинулся, задрожал, снова вошел в фокус. Стал отчетливо виден верхний, открытый ярус фаэтона, где сидели люди. Снова рывок – картинка еще увеличилась. Все пассажиры были в головных уборах, и человек произнес:

– Ну, где ты?

Будто повинуясь его приказу, один из пассажиров стащил с головы кепи, открыв светло-серые, с серебряным отливом, волосы, стянутые в хвост на затылке.

Хозяин башни подался вперед, его длинные узловатые пальцы стиснули подлокотники.

– Ты! – произнес он. – Как долго… Какая сложная интрига. И как много смертей ради этого момента. Трудно было отыскать тебя среди просторов Сплетения.

Трескучие разряды побежали по изображению, будто стайка светящихся водомерок, оставляя позади расходящиеся полосы искажения. Картинка задрожала, подернулась дымкой.

– Зафиксирован поток внимания, – голос оператора зазвучал тревожно. – Чужой сигнал… Это вторжение. Они пытаются снять наш код и дешифровать всю систему.

– Отследите чужой поток, – приказал человек в кресле.

– Невозможно. Настройки атмосферного коннектора недостаточно для таких тонких работ. Но это Мессия, никаких сомнений. Наверное, ему помогает Близнец. Только их уровень позволяет вмешиваться в работу нашей аппаратуры.

Картинка в линзе расплылась и пошла полосами. На секунду они сложились в лицо с черными зрачками, которое внимательно глянуло на того, кто сидел в кресле, и тут же растворилось в мутной дрожи, покрывшей все изображение.

– Довольно, – резко приказал хозяин башни, и свет в линзе погас вместе с бегущими по стеклянному проводу всполохами.

Тот, кого иногда называли SH, откинулся в кресле, потрогал значок на лацкане и произнес:

– Вот мы и встретились, Алек. Теперь ты на поводке.

Что, если Генри соврал мне?

Откинув одеяло, я сел на койке в своей крошечной каюте второго класса.

Человек, которого я мысленно по-прежнему называл отцом, мог сказать, что они не мои родители, надеясь этим подтолкнуть меня к прыжку с вагона. Он решил, что так мне будет легче бросить их там.

Была глухая ночь. Рокотали винты, посвистывал ветер, но за тонкими переборками стояла тишина – все спали. Уставившись в темноту, я размышлял.

Мог он соврать? В той ситуации – конечно. Тогда откуда уверенность, что Генри сказал правду? Да оттуда, что ведь были в нашей жизни всякие мелочи, детали, намеки… Раньше я не обращал внимания на все те подозрительные нестыковки, свидетелем которых становился, а теперь они всплывали в памяти, постепенно складываясь в картину, которая подтверждала: Генри и Джейн не мои отец и мать. Ведь я, на самом деле, и не похож на них – ни характером, ни внешне. Почему они настаивали, чтобы я обращался к ним по именам? И почему, черт возьми, смотрелись так молодо? Да потому, что и были моложе того возраста, который значился в их паспортах!