— Жанна Орлеанская думала, что она избранница Божия. Сумасшедшая. — Кортес дернулся, словно лошадь, которую укусил слепень.

— Сумасшедшая, как Хуана Безумная, мать короля Карла, не так ли? Я слышал, что Хуана носила за собой тело умершего супруга Филиппа Красивого, хотя он и скончался оттого, что слишком много блудил… с другими женщинами, а не с собственной женой, конечно же. — Ботелло тоже не умел читать, но он всегда подмечал то, что говорилось шепотом.

— Это сплетни, — возразил Кортес. — Об этом все болтают, но на самом деле это лишь сплетни. Лишь французы способны на такие мерзости. — Понизив голос, он спросил у Ботелло: — А где Альварадо? Я видел, прошлой ночью ты сидел у костра солдат. Тебе удалось подслушать, как я велел тебе?

— Они говорили о том, что король Карл Пятый вскоре станет новым императором из династии Габсбургов, если его взятки принесут плоды. У него, мол, настолько огромный подбородок, что он не разговаривает, а бормочет на пяти языках.

— Не следует тебе повторять такое, солдат.

На самом деле Кортес знал, что Ботелло не хотел оскорбить регента. Виной тому выпивка да поздний час. Тепло товарищества развязало ему язык. Таким вечером никому нет дела до мелкой непочтительности, даже до богохульства. Что посеешь, то и пожнешь, а он умел и сеять и жать. Пусть солдаты чувствуют, что он один из них, тогда они будут готовы умереть за него. В любом случае, Ботелло был цыганом, а значит, его не стоило воспринимать всерьез, и он всегда шутил, за исключением тех случаев, когда занимался предсказаниями.

— Прошлой ночью я оставил тебя с Куинтавалем. Он выражал недовольство?

Кортес считал Ботелло прекрасным прорицателем, так как он предрекал победу во всех битвах и будущее богатство. Казалось, будто он, Кортес, и вправду рожден для того, чтобы стать повелителем.

— Куинтаваль представляет своего родственника Веласкеса, mi amigo. Но он говорит… как бы это сказать? Куинтаваль человек чести — это уж точно, но он не жаден и не алчет богатств для себя или губернатора Веласкеса. Он обеспокоен боеспособностью наших войск, он считает, что у нас недостаточно солдат для выполнения поставленной перед нами задачи.

— Ах он подлец! Все понятно. Он пытается разжечь бунт. Черт бы его побрал!

— Он говорит вслух о том, о чем думают многие. Солдаты боятся. Они обеспокоены.

— Плевать я на это хотел, хоть бы и сами святые заплакали. — Кортес придвинулся к Ботелло поближе. — Я хотел сказать тебе две вещи, Ботелло. Это ты задержал нас здесь, когда все хотели идти в поход. Мы сидим здесь и ждем твоих обещанных «знамений». Каждый день, проведенный в Семпоале, — это потерянное золото, и, знаешь ли, Ботелло, тебя можно заменить. — Кортес сказал это для того, чтобы разжечь в цыгане страх, чтобы он не становился слишком самоуверенным и наглым.

— Сеньор Кортес, неужели есть другой предсказатель, способный заменить меня?

— К слову о Куинтавале, наказание за измену должно быть оправданным. Не стоит начинать экспедицию с сотворения мучеников. — Кортес не любил прислушиваться к словам собеседника.

— Измена — это вовсе не то слово, которое я употребил бы в данной ситуации, друг мой.

— Я наблюдал за ним, Ботелло. Иногда людям стоит подать пример.

— Но бывает и такое, что небольшие расхождения во мнениях рассеиваются, словно тучи на небе.

— Ты хороший парень, Ботелло, может быть даже слишком хороший для того, чтобы у тебя все было в порядке.

Кортес хотел сказать «хороший христианин», но Ботелло, этот чернявый цыган, если и не был язычником, то уж точно не истинным верующим. Кортес заметил, что, в какой бы комнате Ботелло ни селился, он ставил там алтари из маленьких травяных венков и кусков ткани, в которых могли быть завернуты реликвии — кости святого, щепки Истинного Креста, — если бы Ботелло был христианином. Впрочем, Кортес сомневался насчет реликвий, он считал, что эти клочки ткани наверняка лишь клочки платья матери Ботелло, а может, даже нечто более страшное и отвратительное, например обрывки платья проклятой ведьмы. Однажды Кортес увидел, как Ботелло спит жарким вечером, а у него на лице загорают крошечные зеленые ящерицы. Тогда Ботелло улыбался.

— Людям скучно, aburrida[43]. Да и мне надоела Семпоала. Мы становимся неженками. — Куря измельченный табак, завернутый в большой высушенный лист, Кортес любил вынимать этот сверток изо рта, глядеть на его тлеющий край и легонько стряхивать пепел. — Мы скоро растолстеем, как касик. Мы проводим наши дни здесь, находясь вдали от столицы. Мы тут сгнием.

Недавно Кортесу приснился кошмар, в котором он покрылся травой с головы до пят.

Ботелло открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Ему не хотелось воевать.

— Не следует торопиться, не так ли? Ты об этом думаешь, Ботелло? Не стоит быть жестоким с Куинтавалем? «Piadoso[44], Кортес». На самом деле, Ботелло, я не хочу зла. Это же я, Кортес, твой командир, Кортес, твой друг, друг моих солдат.

Ни к чему путать этого беднягу Ботелло, быка Ботелло, буку Ботелло. В детстве Кортес однажды стал свидетелем того, как быка заставили сражаться с медведем. Медведь победил.

— Я не хочу зла, Ботелло, и ты это знаешь. Завтра увидимся, да?

После разговора с Ботелло, Кортес направился в свою комнату, встретив, конечно же, Берналя Диаса. Летописец, когда он не находился в комнате Кортеса и не сидел там на трехногом стуле, обычно устраивался на камне у входа в покои Кортеса.

— Что случилось, господин?

— Ничего, Берналь Диас. Ничего. Я просто хочу у тебя кое-что спросить.

Кортес повел своего верного последователя в комнату и, усевшись в дантовское кресло, вытянул ноги.

— Господин?

— С кем дружит Ботелло?

— С Франсиско, монахом, Аду, негром, Малинче, переводчицей, Малинче la Lengua[45].

— Они называют ее «язык»?

— Ну некоторые называют.

— А что ты скажешь о Ботелло? Что он любит?

— Он любит некоторые травы, семена, грибы…

— Как ты считаешь, Ботелло можно доверять? — махнул рукой Кортес, перебивая летописца.

Он прикоснулся к своему гульфику. Сейчас, когда не было нужды таскать на себе броню, Кортес носил матерчатый гульфик, но тот все равно давил на бедра и сжимал член.

— Можно ли доверять Ботелло? Насколько я знаю, да, господин.

— Приведи, пожалуйста, Куинтаваля.

— Что-то случилось?

— Иди, Диас. Приведи Куинтаваля. Немедленно.

Кортес сам удивлялся тому, как ему удавалось терпеть Берналя Диаса, этого чудовищного зануду. Ну и ладно. Встав, Кортес обошел стол, на самом деле являвшийся лишь доской, положенной на два ящика из-под вина. Здесь, в комнатах на первом этаже дворца касика Семпоалы, не было ни дверей, ни занавесок, здесь не было ничего, что обеспечивало бы уединение. Это считалось нарушением приличий.