— Теоретически, если она похожа на тебя, я могу говорить о тебе и не быть наказанным.

— У меня уже голова кружится, но я постараюсь понять.

— Ладно. Давай поговорим о твоем даре. Он не меняет твоей сущности. Это как… — он пытался подобрать слова, — как быть пьяным. Алкоголь не меняет сущность человека, а лишь освобождает его от комплексов. То есть алкоголь помогает выявлять истинную сущность человека. Если ты хороший человек, то и под влиянием алкоголя ты останешься хорошей. Вот ты — чокнутая талантливая девчонка с потрясающей силой воли, и твой дар только помогает тебе расцвести сильнее.

— Я уже твоя. Тебе не обязательно делать мне комплименты.

Люк пожал плечами.

— Само собой выходит. У тебя потрясающий хвостик, мне хочется его потрогать. Видишь, опять вырвалось.

— Если я покраснею, я тебя ударю. — Я обрадовалась его внезапной смене настроения. Это был тот Люк, который флиртовал со мной на конкурсе, а не тот, который плакал кровавыми слезами на кладбище или содрогался на полу кухни.

Он наградил меня сияющей улыбкой.

Я прикусила губу и все равно покраснела.

— Давай продолжим. Я могу предположить, что кто-то еще обладал таким же даром, но этот кто-то не был хорошим человеком, и, обнаружив свой дар, он исправился. — Слово «дар» я произнесла с сарказмом. Я еще не решила, согласна ли я с терминологией Люка.

— Нет. Та, о ком мы говорим, была злой, болезненно подозрительной девицей, которая обожала навязывать людям свою волю. Открыв в себе дар, она так и осталась злой, болезненно подозрительной девицей, которая навязывает людям свою волю и терзает их, если они посмеют ослушаться. Она замучила много людей.

Я подумала.

— Как это касается тебя?

— Она заставляет меня страдать, если я ей перечу. — Люк едва заметно взглянул на обруч.

— Как это касается меня?

— Я же сказал, она болезненно подозрительна.

— Она боится арфисток?

— Думай, Ди. О чем мы только что говорили?

Меня осенило.

— Телекинез! Так вот почему ты пытался убедить ее, что я заурядная. — Я снова задумалась. — Но это глупо! Если бы со мной не начали играть и подкидывать четырехлистный клевер, я бы никогда и не узнала, что феи на самом деле существуют! Я представляла бы угрозу только тем, кто мог оказаться между мной и туалетом, когда я нервничаю.

Люк усмехнулся. Я никогда не видела его таким веселым.

— Я же говорю, у нее паранойя.

— Вряд ли я единственная, кто… о… — Внезапно я начала понимать, откуда взялись трупы. — Так вот почему… — Подслушанные разговоры теперь обрели смысл. — Это она заставила тебя. Но почему тебя?

Люк ответил вопросом на вопрос.

— Ты хочешь спросить, почему не Элеонор?

Я вспомнила Элеонор, ее изящные пальцы у моей шеи… у ключа на моей шее…

— Железо… Элеонор не может его касаться. Но Королева… она же человек.

— Теперь уже не совсем.

Я покачала головой.

— Я видела, как ты страдаешь от того, что делаешь. Как она тебя заставляет?

— Я не могу рассказать.

Я вспомнила, как Люк вонзает кинжал в свое сердце, пытаясь положить жизни конец. Вспомнила, как он сидит в гробнице и жалобно спрашивает, смогу ли я простить его. Что бы ни заставляло его совершать убийства, это что-то должно быть ужасным. Мне в голову пришла кошмарная мысль.

— Ты впадаешь в транс? Или она способна контролировать твои действия?

— Боюсь, что я полностью осознаю, что делаю. Но вот появилась ты, и все закончилось. — Он неожиданно улыбнулся. — У меня кружится голова. Так вот на что похожа любовь? — Я не успела ответить, как он резко затормозил. — Похоже, приехали.

Я осмотрелась.

— Да.

С дороги был хорошо виден огромный кирпичный дом Воршоу. Фасад с колоннами величественно смотрелся на фоне большого двора. Люк медленно вел Буцефала вдоль дороги, разглядывая просторный сад.

— Что-то не видно машин. Ты уверена, что мы вовремя?

— Сейчас семь тридцать, верно? — Я посмотрела на часы. — Да, мы вовремя. Мистер Воршоу сказал, что вечеринка начинается в восемь и что мне надо обойти дом и устроиться в ротонде. Я тут уже была, меня приглашали на вечер, который давала его дочь. Они с мамой друзья.

— У твоей мамы есть друзья?!

— Не язви.

Люк улыбнулся и припарковал машину. Он взял арфу, я взяла сумку, и мы, держась за руки, обошли дом, пройдя мимо искусно обрезанных кустов и фонтана (в виде писающего мальчика). Если я стану богатой и знаменитой, надеюсь, деньги не настолько сведут меня с ума, чтобы украшать свой сад писающими мальчиками.

В просторном дворе тоже не было людей, хотя у стены и крыльца стояли складные столы и стулья. Вечерний воздух налился оранжево-зеленым. Я провела Люка к ротонде, кругу из колонн, увенчанных куполом.

— Мы, наверное, слишком рано. — Люк раскрыл для меня складной стул, а сам сел на перилах. Помолчав, он сказал: — Я знаю о твоем брате.

Я отвлеклась от арфы.

— О моем брате?

Он достал флейту из поношенного полотняного рюкзака.

— Узнал из твоих воспоминаний. Сколько тебе было лет, когда мать потеряла ребенка?

Я могла бы изобразить удивление, но я помнила точный месяц, день и час, когда мама потеряла ребенка. Я помнила, какая была погода и что я ела на завтрак. Что еще Люк мог прочесть в моих мыслях?

— Десять.

Его ловкие пальцы собрали флейту, пока глаза сканировали двор. Он всегда держался настороже.

— Тебе неприятно об этом говорить?

Я вспомнила, как слишком быстро исчез огромный мамин живот, и как я в последний раз видела ее слезы. Но это была не моя скорбь. Ее беременность казалась мне немного нереальной.

— Нет. Почему ты спрашиваешь?

Взгляд Люка скользил по деревьям вокруг ротонды.

— Прежде чем решить, что мне кто-то не нравится, я всегда пытаюсь понять, что заставило человека стать таким, какой он есть.

— Ты обо мне?!

Он ответил негодующим взглядом.

— Я о твоей маме, глупышка.

Я прикусила губу, чувствуя желание вступиться за нее, и одновременно облегчение: не только я считаю, что у нее сложный характер.

— Она хорошая.

Люк нахмурился.

— В твоих воспоминаниях я увидел достаточно, чтобы понять, какие у вас отношения. По-моему, она довольно давно не в себе. А твоя тетушка… — Он покачал головой. — Нам нужно защитить твою семью. Если я не причиню тебе вред, Они будут искать способ, как тебя ранить.