Такблок втолковывает мне что-то о состоянии здоровья. Я пропускаю его умные фразы сквозь себя, не понимая их значения. И никак не могу взять в толк, почему три зеленые точки на такблоке двоятся, троятся, а потом россыпь дружественных отметок заполняет все пространство. «Я брежу»,– думаю я. И в бреду вижу, как мимо нас в темноту проносятся трассеры, и темнота исчезает, смытая вспышками гранат, и пригнувшиеся серые фигуры короткими прыжками проносятся мимо, за ними еще, и волокут какое-то оборудование. Вот приземистый краб – мобильный комплекс поддержки – плюется дымными струями и семенит, исчезая в клубах непроницаемой взвеси, отливающей багровым; взвесь накатывается на меня, поглощает, клубясь; потом кто-то осторожно касается моего плеча – санитар, сквозь назойливую летучую дрянь я вижу крест на его шлеме, он что-то говорит, но я не слышу, я поднимаю лицевую пластину, давлюсь пылью и дымом, он делает то же самое, кашляя, кричит, пересиливая грохот пальбы:

—…Пятая пехотная. Приказано вас сменить. Вы ранены. Обопритесь на меня.

– Что за черт? – недоумеваю я. И потолок начинает плясать перед глазами – меня куда-то несут. Я знаю: скоро меня эвакуируют на борт «Темзы». Домой. Наверное, я уже не жилец. И меня спишут, предварительно наградив и поставив в пример. Моя «Геката», моя родная до последнего винтика винтовка, достанется какому-то молодому, только что выскочившему из кувеза. Про себя я называю винтовку Жаклин. За неимением родственников, мы одушевляем свое оружие.

– Нет. Я могу встать в строй,– шепчу я и пытаюсь подняться. Я не могу покинуть свое подразделение. Я не оставил себе смены. Я не вправе подвести доктора: он рассчитывает на меня. Я не вправе бросить своих ребят. Я спорю сам с собой, доказывая, что верность Легиону для меня – главное и она и есть моя наивысшая мотивация, но бездушное расчетливое существо, лапая меня липкими, холодными пальцами, выбирается наружу и похабно ухмыляется, сообщая, что ранение здорово повышает мой рейтинг.

Меня толкают обратно на носилки.

– Встанешь, брат. Конечно, встанешь. У нас такие потери, что всех раненых теперь латают – и снова в драку,– успокаивает меня голос в голове.

«Слава богу, имплантат все же работает»,– думаю я и позволяю темноте захлестнуть себя с головой. Но меня грубо вырывают из забытья. В наспех установленной герметичной палатке уже развернут полевой лазарет – с меня сдирают броню, катетеры с чавканьем отпускают добычу, в спешке мне едва не отрывают отросток, в руку впивается толстая игла, и живительная красная жидкость начинает вливаться в меня. Плечо жжет, к нему прикладывают сначала диагност, потом промывают шипящей дрянью, сверху пришлепывают толстый шмат активного пластыря с нанодобавками. «Кость цела»,– сообщает санитар. Меня поят энергетическим напитком, от горько-вяжущего вкуса которого глаза лезут из орбит и сердце стучит, как сумасшедшее. Я окончательно прихожу в себя, торопливо шарю рукой по груди, натыкаюсь на талисман, закатившийся под мышку, и вздыхаю с облегчением. Внутри полированной гильзы запись нашего последнего боя. Потерять ее – значит лишить Службу ценных оперативных данных. Без этой безделушки смерть ребят становится для меня бессмысленной.

Стрельба вокруг уже стихла. Сверяюсь со встроенным таймером. Время в отключке – два с половиной часа. Надо же, а я было решил, что вырубился всего на несколько секунд. Пол дрожит, я узнаю эту вибрацию: где-то рядом проносятся поезда.

Я лежу на носилках. Краски начинают постепенно возвращаться ко мне. Вокруг куча избитых тел, суетятся несколько медиков с поднятыми лицевыми пластинами, с их лиц скатываются крупные бусины пота, кого-то из раненых откачивают, кто-то, кряхтя, уже поднимается на ноги, неуверенно ступая, у одной из стен грудой сложены части скафандров – санитар раздевает тех, кому не повезло. Острый запах лекарств смешивается с запахами кровавых испарений, дерьма из разорванных кишок, жидкости для обработки скафандров, острого пота из подшлемников и нательного белья, оружейного металла и еще черт знает чего. Мутный взгляд легионера со снятым шлемом. Легионер бережно держит у груди запечатанную медицинской пеной культю. Во второй руке он сжимает свою оторванную ладонь, так и оставшуюся в бронеперчатке. Клочья манжеты торчат вперемешку с мешаниной розовых костей. Легионер вряд ли понимает, что обратный отсчет его пребывания на этом свете уже включен. «Бартон III» – гласит тусклая надпись на правом плече.

Наши тоже здесь. Я встречаюсь взглядом с Имбертом– он бледен, как ткань повязки на его шее, но в сознании; он кивает мне, кривясь от боли, я подмигиваю в ответ. И Васнецов тут как тут. Еще жив, черт этакий! Эскулапы уложили его в чем мать родила в люльку реаниматора и махнули на него рукой – не жилец. Лица его почти не видно из-под кислородной маски. Тело опутано цветными трубками. Трубки живут своей жизнью, пульсируя цветными жидкостями. Я рад, что сержант рядом. Вот только в голове образовалась звенящая пустота, и внутри растет чувство, будто мне не хватает чего-то привычного. А чего – никак в толк не возьму.

– Медик?

– Чего тебе, легионер? – недовольно отзывается капрал с руками в перчатках, перепачканных кровью.

– Это мой сержант. Он выживет? Его не спишут?

– Этот? Не знаю. Выживет, но насчет списания – я не Господь Бог. Как выйдет, так выйдет.– Капрал отворачивается и вновь склоняется над чьей-то распластанной броней.

– Брат, ты постарайся, а? – не унимаюсь я.– Нельзя ему в списание.

– Ты что, бредишь, рядовой? – тихо шипит капрал, оглядываясь по сторонам.– Устава не знаешь? Ему повезло, можно сказать,– в бою ранен! В лучших традициях.

– Плевать мне на традиции. Брат, постарайся, а? – почти заискивающе повторяю я. Я уже понимаю, что несу что-то не то. Наверное, меня даже могут принять за сумасшедшего. Свихнувшегося в результате контузии. Чертова моя дефективность! Сейчас, слушая меня, невозможно поверить, что еще пару часов назад я почище волка рычал в боевом безумии и ненависть, холодная слепая ненависть, растекаясь вокруг меня, убивала все живое. Но меня несет, я шепчу запекшимися губами: – Мы с ним вместе «Луну-пятую» брали. Он живой полезнее. Он мой командир. Помоги ему, а, брат? Что хочешь для тебя сделаю.

– Забери от меня кровь,– сипит сзади Имберт.– Ему нужнее.

– И мою тоже. И мою…– несется со всех сторон. Оказывается, нас внимательно слушают.

Капрал недоуменно оглядывается. Потом замечает мой шеврон. Выражение его лица меняется.

– Ты Ролье Третий?

Тогда, когда все это происходило, красная кайма была редкостью. По ней узнавали из многих тысяч. Я киваю. Крик. Булькающий хрип. Вот опять: «А-А-А!»

– Крэг, что там у тебя? – раздраженно зовет его другой медик.– Не возись, у нас еще трое на очереди.

– Тут парни из Десятой пехотной. Те, что на Луне отрывались. Они и здесь отметились.

– Лихо. И чего героям надо? Патронов подбросить?

– За сержанта своего просят. Сам Ролье здесь. Тот самый, что на крейсере у нас выступал.