Такъ вотъ, я настоятельно прошу Васъ, почтеннѣйшій Григорій Александровичъ, какъ-нибудь повліять на о. Андрея. Будьте такъ любезны, попытайтесь уяснить причины его ко мнѣ столь неравнодушнаго отношенія, возникшего внезапно и безпричинно, и отговорите его отъ дальнѣйшихъ нападокъ на меня. Насколько я знаю, о. Андрей также включенъ въ программу Херсонисской конференціи, поэтому не хотелось бы и тамъ имѣть съ нимъ пренепріятное враждебное столкновеніе.

Съ неизмѣннымъ почтеніемъ,

смиренный священноинокъ Ампелій +

Р.S. Прилагаю свой переводъ съ латыни фрагмента “Книги о чудесахъ блаженнаго апостола Андрея” Вашего тезки — Григорія Турскаго, въ которомъ рѣчь идётъ о Никомидіи».

Это письмо, написанное отцом Ампелием от руки на нескольких гостиничных бланках, пришло Фоменко на институтский адрес обычной почтой, в конверте с турецкими марками, и так его озадачило, что он забыл о приложенном переводе, и даже Никифоров со своими вечными шуточками не смог отвлечь коллегу и приятеля от мрачных мыслей. Фоменко стал звонить своему духовнику, который был учителем отца Андрея, но тот знал лишь то, что отец Андрей взял академический отпуск и куда-то уехал. Другие их общие знакомые также не могли о нём больше ничего сказать, и никто не замечал в его поведении каких-либо странностей.

Никифоров, любивший совать нос в чужие дела, настороженно следил за телефонными разговорами Гриши, отвлекаясь на работу лишь в перерывы между ними, и попытался выудить у него содержание письма.

— А что наш таинственный афонский друг пишет? Опять переводы шлёт? — спросил он Григория в надежде услышать в ответ нечто более интригующее, но вопросом своим попал в точку.

— Ах да, — вспомнил Фоменко. — Тут действительно был ещё какой-то перевод Ампелия… Сейчас посмотрим… — И он извлёк из конверта листок с напечатанным на нём текстом:

«…Затем он приближается к воротам Никомидии, и вот выносят на кровати мертвеца, чей старик-отец, поддерживаемый руками рабов, был едва в состоянии провести похоронную процессию. Мать, также отягощённая возрастом, с распущенными волосами следовала в рыданиях за трупом: “Горе мне, чья старость дожила до того времени, что на похороны сына я отдаю то, что приготовлено для моих похорон!” И вот, когда они так и подобным же образом голосили, следуя за трупом, прибыл апостол Божий и спросил, сочувствуя их слезам: “Скажите мне, пожалуйста, что случилось с этим юношей и почему он переселился на тот свет?” И хотя они из-за оцепенения ничего не отвечали, однако же апостол услыхал от слуг следующее: “Когда этот юноша был один в спальне, прибежали вдруг семь собак и накинулись на него. Так чудовищно растерзали они его, что он упал и умер”. Тогда блаженный Андрей, вздыхая и возводя очи к небу, со слезами сказал: «Я знаю, Господи, что это были козни бесов, которых я изгнал из города Никеи. И теперь я прошу, Милостивый Иисусе: воскреси его, чтобы не возрадовался о его погибели противник рода человеческого». И сказав это, обратился к отцу: «Что ты дашь мне, если я верну тебе невредимым твоего сына?» А тот: «Для меня нет ничего дороже его, поэтому я отдам тебе самого себя, если с твоей помощью он вернётся к жизни». Тогда блаженный апостол, воздев руки к небу, снова стал молиться: «Пусть возвратится, прошу Тебя, Господи, душа юноши, дабы после его воскресения все, оставив идолов, обратились к Тебе и его воскрешение стало спасением для всех погибающих, чтобы они более не были подвержены смерти, но, став Твоими, сподобились вечной жизни». После того как верные ответили: «Аминь», — он повернулся к носилкам и сказал: «Во имя Иисуса Христа восстань и стой на своих ногах». И тотчас к удивлению народа он воскрес, так что все, кто присутствовал, воскликнули громким голосом: «Велик Бог Христос, Которого проповедует раб Его Андрей!» А родители дали своему сыну множество даров, которые он преподнёс блаженному апостолу, но тот ничего из них не принял. И только повелев юноше идти с ним до самой Македонии, он наставил его спасительными словами».

— Насколько я понимаю, — заключил Фоменко, — эти сведения Григорий Турский мог извлечь из тех самых утерянных «Деяний Андрея». Но у Епифания в той совсем небольшой части, которая посвящена Никомидии, многие подробности здешних чудес отсутствуют…

— И что же Епифаний? — спросил Никифоров (свернуть разговор на другую, более интересующую его тему пока не удавалось).

— Так Епифаний наверняка читал эти «Деяния». Почему же он тут не воспользовался ими в полной мере? Или это Григорий Турский что-то добавил от себя?

— Тебе, наверное, уже снится этот Епифаний…

— А знаешь, Лёва, и в самом деле снится. Сегодня ночью снилось мне, как бежит Епифаний со своим Иаковом из Никеи в Никомидию. Именно бежит. Что уж там с ними случилось, не знаю. Видимо, что-то нехорошее. Так вот, входят они в город через Никейские ворота… Дня два, пожалуй, шли они из Никеи…

…А в Никомидии у Епифания был знакомый и притом знатный странноприимец — спафарий Иаков, духовное чадо Феодора Студита. Нося столь высокий титул, Иаков мог позволить себе оставаться иконопочитателем, даже не тайным, а скорее полутайным. В его странноприимном доме находили себе приют многие монахи, бежавшие из Константинополя на восток. Через них же, готовых в любой момент выйти в чём были из дома, раствориться тотчас в городской толпе, а затем горными тропами разбрестись по всей Асии, поддерживалась связь между ссыльными епископами и студитами, прежде всего игуменом Феодором. Хотя его отправили в далёкую, затхлую Вониту, он и оттуда умудрялся передавать свои послания, а ему теми же путями доставляли ответные. Именно поэтому никомидийский странноприимный дом, находясь на пересечении важнейших сухопутных и морских дорог, стал местом, где в руках его постояльцев, которые сами были к тому же хорошими переписчиками, находилось наибольшее количество писем без преувеличения ото всех ко всем. Здесь же, неоднократно скопированные, они распространялись и среди тех, кому не были изначально предназначены: в каждом отдалённом монастыре, где проклинали имя василевса, знали, что происходит в домах столичных иконопочитателей, а в столице знали, как живут в изгнании их духовные отцы и братья.

Верный иконопочитанию митрополит Никомидии Феофилакт был сослан в Карию, в прибрежный городок Стровил, что напротив острова Кос, ещё два года назад, одновременно с Петром Никейским. Его перепиской с Феодором зачитывались все, кто в Никомидии мог читать, а тем, кто не мог, читали вслух, Епифанию же ещё в Никее случилось даже переписать одно из писем своего наставника к Феофилакту, в котором были и такие слова:

«Удостоился я письмом приветствовать тебя, отца моего, столп истины, опору православия, стража благочестия, утверждение Церкви, победоносного мужа, христоносного архиерея, мученика исповедания Божия! Воистину, не принадлежит ли тебе венец мученичества? Ибо ты за Христа изгнан, удалён из отечества, терпишь множество страданий, и притом находясь в теле слабом от природы и, как мне известно, изнурённом подвижническою богоугодною жизнию. Тобою хвалится сонм православных, радуется область Никомидийская и превозносится, ибо избавилась благодаря тебе от укоризн, издревле приписываемых тамошним предстоятелям».