Потом я услышала, как приоткрылась чья-то дверь, и начала осторожно отодвигать задвижку. Послышались шаги, и кто-то снаружи подергал ручку: «Там есть кто-нибудь?» Это был голос доктора. «Да, это я, Дженни». Он нервно хмыкнул. Я спустила воду и вышла. Коридор был освещен, и, кроме доктора, больше никого не было. Я сказала: «Добрый вечер, доктор». — «Добрый вечер, Дженни», — сухо ответил он. На нем были полосатые пижамные брюки. Разумеется, двери по обе стороны коридора были плотно закрыты, а на комоде в моей комнате записки больше не было. Моя дверь не была заперта на ключ, и он вошел. Хватался здесь за все своими грязными лапами. Зачем он испортил мне платье? И что теперь прикажете надевать завтра на очередной допрос? Халат для уборки?

Мне расхотелось спать. Немного подташнивает — джин подступает к горлу. Мысли слегка путаются — я так устала. Но что-то крутится у меня в голове, крутится без остановки, как белка в колесе, которая должна крутиться и крутиться, чтобы не искусать саму себя, чтобы не сойти с ума.

Убийца

Я уже не получаю такого удовольствия, как раньше. Убивая их, я не испытываю того ощущения, как в былые времена. Я больше не испытываю… этого, а только прихожу в ярость — дикую ярость, и мне нужно их убить, нужно избавиться от них, иначе она начинает душить меня — я все время задыхаюсь, словно у меня слишком тесный воротник, понимаешь?

Но что касается тебя — я испытаю удовольствие, глядя, как ты умираешь: я слишком долго ждал тебя. Тебе хотелось бы, чтобы я привязался к тебе, чтобы я полюбил тебя, чтобы пощадил. Ты надеялась соблазнить меня, получить власть надо мной, навязать мне свои законы. Но я не ребенок и никогда тебе не подчинюсь!

Как глупо, должно быть, ты себя чувствовала, столкнувшись с папой на пороге туалета! Твоя комната пахнет, как нечищеное стойло коровы, ты воняешь, твои вещи воняют, от платья разит джином. Я взял магнитофон, чтобы послушать, что ты там наговорила. Я верну тебе его, чтобы ты могла записать свои последние слова, прежде чем сдохнуть, как бродячая собака. Моя маленькая Дженни, тебе бы хотелось, чтобы я занялся с тобой этим, а? Может быть, если будешь умницей, я сделаю это с тобой, пока ты будешь умирать…

Дневник Дженни

Я только что обнаружила, что он забрал магнитофон.

Вероятно, уже поздно… Два часа ночи, а мне вставать в семь — нужно поспать, чтобы с утра была свежая голова… Но если я умру завтра вечером, какой смысл спать?

Из коридора снова доносится какой-то шум — это ужасно, это никогда не кончится! Я не хочу слушать… Похоже на шепот, кто-то говорит еле слышно, как больной (интересно, я одна это слышу?) или как пьяный… Я узнала этот голос, эту манеру говорить. Неужели этот псих там, в коридоре? Надо бы выйти посмотреть — может быть, там кто-то при смерти… Может быть, он их всех убил?

Или это его мать? Похоже на женский стон, такой жалобный… Но почему никто из них не реагирует? Прямо за дверью… Как пение сирен… Отец часто рассказывал мне сказку про поющих сирен. Я не хочу слушать, я… Но это же мой голос! Это я разговариваю за дверью, это я, я жалуюсь… Нельзя, чтобы кто-нибудь это услышал…

Ну вот, магнитофон снова у меня. Нужно послушать запись…

Ты здорово повеселился, слушая мои стоны, наверняка смеялся вовсю в своей комнате — в одной из этих комнат. Достаточно было бы распахнуть все двери, и я бы тебя увидела: ты сидишь за столом в своей полосатой пижаме и пишешь, я увидела бы твою мерзкую бледную физиономию с твоей настоящей улыбкой, твои настоящие глаза — вперившиеся в меня глаза безумца… Тебе смешно слушать, как я плачу, когда пьяна? Все равно как если бы он меня изнасиловал — как и в тот раз, когда он украл мой дневник. Мне хочется его убить, так хочется его убить!

Я так рада, что магнитофон у меня! Мне приятно говорить громко, слышать свой голос, свои размышления вслух. Это избавляет меня от чувства, что все случившееся мне померещилось.

Дневник Дженни

Идет снег. Целые тонны снега. Небо серое, низкое, мрачное. Темно. Пару слов перед тем, как спуститься… Холодно. Мне хочется спать, у меня болит голова, я нервничаю. Я плохо спала — все время вздрагивала и резко просыпалась. Совсем забыла, что такое нормальный сон… Слышу шаги Старухи. Сейчас иду!

Дневник убийцы

Идет снег. Крупный пушистый снег. Он начался ночью и шел почти весь день. Похолодало. Слышу, Дженни зашевелилась, мама тоже. Они спустились на кухню. Я приготовил для Дженни записку:

Привет, Дженни. Посмотри, какой снег! Прекрасный день, чтобы умереть! Небо тебя ждет, саван тебе ткет… Видишь, я делаю успехи в поэзии. Ты меня любишь? Подумай хорошенько обо мне, когда будешь в комиссариате, и попроси, чтобы тебя посадили в тюрьму…

До скорого.

Дневник Дженни

8.45: собираюсь в комиссариат.

Мальчишки спустились завтракать к восьми. Когда через десять минут я снова поднялась к себе, то нашла под дверью записку. Он преспокойно оставил ее там, прежде чем спуститься. (На завтрак они поглощали блинчики с вареньем, все вокруг им заляпали. Они всегда едят как звери — как будто умирают от голода. С перемазанными вареньем губами они были похожи на голодных людоедов. Это выглядело отвратительно. Особенно отличился Старк: словно его два дня морили голодом. Он слопал шесть блинчиков до того, как отправиться в сортир, и еще шесть после возвращения! Интересно, может, у психов бывает такой ненормальный аппетит?)

Не знаю почему, но я почувствовала что-то враждебное. Мне захотелось убежать, бросить все и спасаться бегством.

Конечно, он думает обо мне, и, разумеется, я это ощущаю — его ненависть, его желание причинить мне зло. Я чувствую, что он повсюду бродит, высматривает, размышляет… Пусть лучше меня посадят в тюрьму и я окончу свои дни там — лишь бы не здесь!

Мальчишки зовут меня. Они уже уходят. Доктор заводит машину. Мне нужно идти. Я разорвала его записку и бросила обрывки в коридоре — в конце концов, какая разница? Сейчас, сейчас спущусь!

Дневник убийцы

Мы отвезли Дженни в город, к копам. Я наблюдал за ней, пока папа вел машину (очень осторожно — из-за гололедицы), — она была очень бледна. Должно быть, еще не пришла в себя после смерти ребенка.

Как и большинство женщин, она готова в лепешку расшибиться ради детей. Я могу преспокойно убить половину города, но только не прелестного невинного младенца с огромными пустыми глазами и противным слюнявым ртом.

В самом деле, люди ничегошеньки не понимают: я уверен, что если бы меня поймали, то гораздо серьезнее наказали бы за ребенка, чем за всех остальных, тогда как это единственное убийство, которое я совершил без всякого удовольствия, просто чтобы сбить всех с толку.

Папа был мрачен. За всю дорогу он не сказал ни слова. Мы болтали о том о сем: о погоде, о футбольном матче, о занятиях, которые скоро начнутся. Джек рассказал сальную историю о своем преподавателе музыки. Дженни внимательно смотрела на него — бедняжка, она пыталась догадаться… Марк выглядел озабоченным, листал какие-то бумаги. Кларк показал нам фотографии своей команды, на которых он с мячом выглядел полным идиотом. Мы здорово посмеялись. Старк решил купить новую программу, мы обсудили цену и все такое прочее. Только папа и Дженни все время молчали. Может быть, папа грустит из-за того, что его телка умерла?