Тут он основательно приложился к пиву — видно было, как стремительно ходит вверх-вниз его острый кадык.

— Может, уже этим летом все и получится, — сказал он, утерев рот. — Не могу ничего обещать, но я больше года собирал эту труппу, и намерения у нас вполне серьезные. Есть настоящие таланты, и кое-какие спектакли получаются неплохо.

— Отлично, — сказала Люси. — Просто отлично.

Глаза у Джека Хэллорана были бледно-голубые, волосы — темные; Люси с детства восхищали киноактеры с такими же, как у него, грубовато-чувственными лицами. Она уже знала, что хочет его; нужно было только организовать это как-нибудь поизящнее. Главное, нужно было дать ему разговориться.

Он сказал, что вырос в Чикаго у «добрых людей» — сначала в католическом приюте, а потом в приемных семьях; оттуда его и забрали в морскую пехоту. И вот незадолго до демобилизации он оказался в трехдневном отпуске в Сан-Франциско — там он впервые в жизни пришел в театр и увидел «Гамлета» в постановке какой-то гастролирующей группы.

— Наверное, я больше половины тогда не понял, — говорил он, — но я знал, что все в моей жизни переменилось. Я стал читать всех драматургов подряд — Шекспира и всех остальных, стал смотреть спектакли — все, что только попадалось, и с тех пор так или иначе все у меня крутится вокруг театра. Фиг знает, может, у меня ничего и не получится — ни с актерской карьерой, ни с режиссерской, но это не значит, что я когда-нибудь откажусь от театра. Это единственный мир, который я понимаю.

На второй или третьей бутылке он проговорился о том, чем наверняка не привык делиться при столь кратком знакомстве: он сообщил Люси, что сам выдумал себе имя.

— Настоящая моя фамилия литовская, и в ней столько слогов, что у большинства язык не поворачивается их произнести. И в шестнадцать лет я выбрал себе имя Джек Хэллоран, потому что мне тогда казалось, что ирландским мальчишкам везде везет; так я и записался в армию. А потом мне это стало даже казаться естественным, потому что я начал работать в шоу-бизнесе, а там у многих псевдонимы.

— Ну да, — сказала Люси, хотя эти сведения ее несколько разочаровали.

Она никогда не встречала человека, живущего под чужим именем; она даже думала, что чужие имена берут себе только преступники — ну и актеры. Наверное, и актеры тоже.

— Что ж, думаю, нас ждет неплохое лето, — сказал он, поднявшись. — Мне здесь нравится. И вот что забавно: никогда бы не поверил, что в таком месте можно обнаружить актера такого уровня, как Бен Дуэйн! Я спросил, как он смотрит на то, чтобы поработать с нами, но он, гад, упрямый: если на Бродвее работать не дают, то будет до конца дней выращивать цветы.

— Да. Он еще тот персонаж.

— Собственно, мистер Дуэйн и подсказал мне к вам обратиться, — сказал Джек Хэллоран. — Он еще сообщил, что вы в разводе, — ничего, что я об этом говорю?

— Конечно ничего.

— Ну и отлично, Люси. Тогда, раз уж мы все равно будем соседями, может, я зайду как-нибудь в гости?

— Конечно, — сказала она. — Мне будет очень приятно, Джек.

Закрыв за ним кухонную дверь, она закружилась по дому на цыпочках. Шесть или восемь изящных па привели ее обратно в гостиную, где она присела в неглубоком поклоне.

«…И стоило мне увидеть его, доктор, как меня охватила эта странная, чудесная теплота…»

Но она даже не дала себе труда додумать это предложение, потому что оно относилось к тому, о чем доктору Файну, вероятно, никогда не придется услышать. Ей оставалось лишь стоять у открытого окна, всматриваясь в благоухание весны, и ждать, когда успокоится разгоряченное прыжками сердце.

Следующие пару дней, пока она ждала, когда он придет снова, Люси то и дело возвращалась к мысли, которая должна была отрезвить и предостеречь ее: разве можно заниматься любовью с человеком, если ты даже не знаешь, как его на самом деле зовут? Но когда он все же пришел, ей потребовалось совсем немного времени, чтобы узнать ответ на этот вопрос.

Да. Еще как можно! Можно весь день с восторгом целовать и сжимать его в объятиях, можно сплетаться и кататься с ним в кровати, которая еще недавно принадлежала твоему мужу; можно жаждать его почти смертельно; можно распахнуть для него ноги, если ему этого хочется, или обвить их вокруг него, если ему так больше нравится; можно даже закричать: «Джек! Ах, Джек!» — прекрасно зная, что «Джек» — это всего лишь часть вымышленного имени, обязанного своим рождением тому, что ирландским мальчишкам везде везет.

Она сразу же хотела спросить его про имя — она знала, что со временем вопрос будет казаться все более неловким, — но ей все никак не удавалось подобрать нужные слова, потому что теперь в ее жизни было слишком много Джека Хэллорана: он заполнял все ее чувства, им была полна ее кровь, ее сны.

К тому же складывалось ощущение, что им всегда не хватает времени. Сначала им каждый вечер приходилось вставать, одеваться и спускаться в гостиную, где, сидя на приличном расстоянии друг от друга, они должны были дожидаться, когда Лаура вернется из школы. Окончание учебного года принесло с собой секретность еще более тонкую, причем сопряженную с большими рисками: Лаура могла часами пропадать с Анитой и ее сестрами в лесу или играть в траве где-нибудь в поместье, но не было никакой возможности предсказать, когда она вернется домой, хлопнув, по обыкновению, дверью. А потом стали съезжаться актеры и рабочие сцены — каждый день прибывало человек по шесть или даже больше, и Джеку приходилось надолго отлучаться по делам.

За день до начала репетиций он исчез почти на весь вечер, чтобы побыть с ней наедине, и сознание незаконности придало этому вечеру еще большую прелесть. Оторвавшись наконец друг от друга, они лежали и смеялись до изнеможения над какой-то его шуткой; непроизвольные и постепенно слабеющие приступы хохота все еще охватывали их, когда они лениво одевались и шли вниз. Стоя в кухне и уже полностью избавившись от смеха, он романтически долго держал ее в объятиях.

Тогда, спрятав лицо в его рубашке, она робко спросила:

— Джек, может, теперь ты скажешь мне, как тебя на самом деле зовут?

Он отстранился и бросил на нее короткий задумчивый взгляд:

— Не, давай отложим все это на потом, сладкая. Мне жаль, что я рассказал тебе об этом.

— Ну почему же? Это было мило, — сказала она и сразу же испугалась, что он увидит, что она лжет. — Это было едва ли не первое, что мне в тебе понравилось.

— Ну да, хорошо, но это было еще до того, как мы с тобой узнали друг друга.

— Именно. Поэтому я и не могу еще неизвестно сколько звать тебя Джеком Хэллораном — разве ты не понимаешь? Все равно что брать фальшивку и делать вид, что тебе нет до этого дела. Слушай, я могу выговорить сколько угодно слогов, и я с радостью это сделаю. Ты же не думаешь, что я сноб?

Он, казалось, раздумывал над этим вопросом, а потом сказал: