– С Манхэттена, – сказал я.

– В смысле, в России.

– Из Москвы.

– Хорошо говорите, – похвалила она. – Я-то на обоих языках плохо изъясняюсь, потеряла и английский, я русский, пока моталась. Хотите чего-нибудь? Чаю? Суп?

Я сказал, что не откажусь от ее борща – я был голоден, – она разогрела, налила в тарелку и отнесла ее в гостиную, где мы и сели за стол. Заморив червячка, я поинтересовался иконой на стене.

– Ваша? – спросил я.

– Моя подруга делает алтарь для своих святых, а я ставлю икону. Американцы любят молиться, вот и я молюсь.

– На Сталина?

– Это отцовский снимок, – сказала она. – Я сохранила. Думаете, Сталин был такой плохой? Многие русские в Бруклине любят Сталина. – Она заглянула в мою тарелку. – Вкусно?

– Отлично.

– Вы удивились, что я пригласила вас? Думаете, просто так? И я не помню, что вы дружок этого жирного русского? – Она улыбнулась. – Так он ваш друг, этот козел Свердлов?

– Да, – сказал я.

– Поэтому вы за мной увязались?

– Я не увязывался. Я заметил вас на улице.

Она фыркнула.

– Почему ты на него напала? – спросил я.

– Ты что, коп?

– Да.

– Это ничего. Я не боюсь полиции, как другие русские. Моя совесть чиста. Хочешь знать, почему я набросилась на него? Если скажу, то держи его подальше от меня, ладно?

– Ладно.

Рита встала, подошла к черному деревянному бару со стеклянной дверцей, присела и извлекла бутылку водки. Сорвала бумажку, открыла, выставила две стопки и протянула бутылку мне:

– Будешь?

– А как же.

Наполнив стопки, она уселась на диванчик. Я подошел, сел рядом.

– В тот день я здорово надралась, – призналась рига, – похмелье было жуткое. Но от Свердлова тут одни беды. Он вертится здесь, болтает, все вынюхивает, Ред-Хук то, Ред-Хук се, где бы купить землю, что да как. Я повстречала его на футболе, увидела в баре, он такой милый, знаешь, купил мне еду и сказал: я хочу вложиться в бизнес. Он обещает, но ничего не делает.

Я опрокинул стопку.

– Здесь не так много народу говорит по-русски, – сказала Рита. – Поэтому сначала я ему помогла. Он заплатил, и я рассказала, что слышала, у кого доли на землю и сколько, потом поняла, что он хочет скупить все. Ему наплевать на местных жителей, он хочет все купить и обставить для богатеев, для жирных толстосумов из города.

– Он сам этим занимается?

– Нет. У него есть люди. На пустяки он не тратится. Как в кино, понимаешь? Эдакая добрая душа, всем помогает, на все дает деньги – детям, школам, художникам, на благотворительность. А рук не пачкает. Хватит с меня мотаться. Понимаешь? Я больше не хочу переезжать. Эту квартиру не отдам.

– Конечно, но я не уверен, что его интересует эта квартира.

Она допила и плеснула еще.

– Так он твой друг? Давно дружите?

– Что еще ты знаешь? – спросил я. – Могу вложить какие-то деньги в твой бизнес. Если хочешь.

Я достал бумажник и заглянул внутрь. Там лежали отпускные. Я достал полтинник и положил его в пустую тарелку из-под борща.

– Мне понравился борщ.

– Твоя мать варила?

– Конечно, – ответил я и подумал о маме, которая никогда не готовила без крайней необходимости, ненавидела русскую кухню и лелеяла несбыточные мечты о жизни в Париже, вырезала картинки с видами Франции из журналов, что покупала на черном рынке, когда ей перепадало немного лишних денег.

Из этого набора фотографий она выкладывала, будто мозаику, парижскую жизнь, полную удовольствий, музеев и книжных лавок, кафе, деликатесов, изысканных вин. Ей так и не довелось побывать во Франции, но после того, как нас вышвырнули из Москвы и мы оказались в Израиле, отец несколько раз водил ее на день рождения во французский ресторан. Она смаковала паштет, французский хлеб, запивала вином. Меню брала на память.

Я гадал, примет Рита «вклад» или выставит меня вон, но она оказалась умницей. Щебетала свои незамысловатые шуточки, я слушал, улыбался, мы выпили еще водки, травили русские анекдоты, я снова похвалил ее борщ.

Она села рядом, поджав под себя скрещенные ноги, наклонилась вперед. От нее веяло жаром. На мне была футболка, в квартире было тепло, никакого кондиционера. Рита протянула руку и коснулась моего голого предплечья.

– Ну ладно, – произнесла она. – Если хочешь, можешь вложиться в мою компанию. Я скажу тебе, что твой дружок тот еще прохвост, и я часто вижу его с одним черным мужчиной. Они часто гуляют по докам и много болтают, иногда спорят.

– Что за черный мужчина?

– Мистер Сид Маккей.

– Ты его знаешь?

– Его тут все знают, – сказала она. – Тесный мирок.

– Тебе он нравится?

– Конечно.

– Что еще? – спросил я, но тут входная дверь распахнулась, и в квартиру влетела высокая худая мексиканка в сопровождении двух девочек-подростков, нагруженных хозяйственными сумками, откуда торчали кукурузные початки. Девочки расстелили на полу пакет для мусора и принялись вываливать на него кукурузу. Косматые початки громоздились горой срезанных волос. Рита встала. Внезапно я подумал: а вдруг она первая заметила меня на улице и просто захотела получить денег? Она написала на бумажке свой телефон и вручила мне.

Уже в дверях я спросил:

– Ты в курсе, что на Сида Маккея напали?

– Да, – сказала она. – Все в курсе. Он умер?

– Нет пока.

Нет пока. «Нет пока», – отдавалось в голове с каждым гулким шагом по коридору, ведущему от порога Риты. Я бежал, и эхо стучало в висках. Я выскочил на улицу; уже стемнело. Поблизости ошивались какие-то подростки. Доносились отзвуки пистолетной пальбы или просто стрелял автомобильный глушитель.

Поторопись, сказал я сам себе, но куда? Я должен был выехать к Максин несколько часов назад, на мне надо было разузнать про Толю. По телефону я не смог его достать. Удалось дозвониться к нему в коттедж во Флориде, и женщина ответила, что понятия не имеет, где он, и это прозвучало фальшиво. Все звучало фальшиво. Я побежал к машине.

– Он умер, – сообщил Сонни по телефону, когда я уже сидел в машине. – Умер, дружище. Его отключили, это ты знаешь, и только сейчас он преставился. Кто-то огрел его железякой, бросил умирать, но смерть добиралась несколько дней. Как думаешь, он осознавал? Что-нибудь чувствовал в коме? Как знать, может, он лежал и все прекрасно понимал. Тут еще такая закавыка, дружище: в мозгах у него частицы металла, а в руках деревянные занозы, есть над чем призадуматься. – Сонни будто протрезвел. – Ладно, отправляйся в свадебное путешествие. Теперь я этим займусь.