– Всем известно, что, согласно той же конституции, страны Варшавского Договора рассматриваются как единое целое. Они никогда не пытались ограничить международные каналы. А характер обмена информацией между участниками Варшавского Договора есть их собственное внутреннее дело. И только на этом условии они согласились признать Америку Гегемоном Лиги.

– Ты защищаешь позицию Локи, Вэл. Доверься мне. Ты должна призывать к роспуску Варшавского Договора. Тебе нужно завести, разозлить массу народа. А потом, когда ты «начнешь понимать» необходимость компромисса…

– Они перестанут меня слушать и развяжут войну.

– Вэл, поверь, я знаю, что делаю.

– Почему я должна верить? Ты вовсе не умней меня, и в этих делах у меня нет опыта.

– Мне тринадцать, а тебе – десять.

– Почти одиннадцать.

– И я знаю, как это делается.

– Ладно, будь по-твоему. Но эту чушь про «свободу или смерть» я писать не буду.

– Будешь, будешь.

– В один прекрасный день, когда все узнают, кто мы такие, многим станет интересно, отчего твоя сестра так ратовала за войну. Спорим, ты расскажешь им, как заставлял меня писать все это?

– Слушай, малышка, ты уверена, что у тебя нет месячных?

– Ненавижу тебя, Питер Виггин.

Хуже всего было то, что ее статьи начали печатать местные газеты. Отец читал ее писанину вслух за столом.

– Наконец-то у них появился парень, который умеет думать, – говорил он и цитировал в доказательство несколько наиболее ненавистных Валентине пассажей. – Мы будем дружить с этими русскими захватчиками, пока не разделаемся с жукерами. Но после победы… Не оставлять же нам половину цивилизованного мира на положении илотов[2], не так ли, дорогая?

– Ты воспринимаешь все это слишком серьезно, – отвечала мать.

– Мне нравится этот Демосфен. Ну, направление его мыслей. Удивляюсь, почему он не появляется на главных каналах. Я искал его выступления во время последних дебатов о международных отношениях. Ты знаешь, он не участвовал.

У Валентины пропал аппетит, и она вышла из-за стола. Вскоре за ней последовал Питер.

– Итак, тебе не нравится лгать отцу, – сказал он. – Ну и что? На самом деле ты не лжешь ему. Ведь он не знает, что ты Демосфен, а Демосфен говорит вовсе не то, что ты думаешь. Две эти лжи отменяют друг друга. Аннигилируют.

– Неудивительно, что Локи слывет болваном. При таких логических построениях.

Но ее раздражало не то, что она солгала отцу. Тот во всем соглашался с Демосфеном, а ей казалось, что к ее персонажу могут прислушиваться только дураки.

Через несколько дней Локи предложили вести колонку в программе новостей в Новой Англии – тамошние воротилы хотели противопоставить его спокойную позицию растущей популярности Демосфена.

– Неплохо для ребятишек, у которых всего восемь волос в паху на двоих, – сказал Питер.

– От еженедельной колонки до мирового господства длинный путь, – напомнила Валентина. – Такой длинный, что никто еще не прошел его до конца.

– Ошибаешься. Кое-кто прошел. Не этим путем, но похожим. В своем первом выступлении я собираюсь сказать пару гадостей о Демосфене.

– Идет. Но Демосфен не будет замечать существования Локи.

– До поры до времени.

Теперь они зарабатывали достаточно и пользовались отцовским допуском, только если им срочно требовалась проходная фигура. Однажды мать заметила Питеру, что они с сестрой слишком много времени проводят за компьютером.

– «Джек все работал и не играл – и невеселым мальчиком стал».

Питер сделал вид, что у него задрожали руки, и ответил:

– Если ты считаешь, что я должен остановиться, думаю… Я справлюсь с собой. В этот раз у меня получится.

– Нет, нет, – запротестовала мать. – Я вовсе не хочу тебя останавливать. Только… будь осторожен, вот и все.

– Я очень осторожен, мама.

Ничего не произошло, ничего не изменилось за прошедший год. Эндер был уверен в этом, но откуда тогда кислый привкус во рту? Он все еще лидировал в личном зачете, и теперь никто не сомневался в заслуженности его результата. В девять лет он стал взводным в армии Фениксов, командовала которой Петра Акарнян. Он вел свои ежевечерние практические занятия, теперь их посещала элитная группа солдат, отобранных командирами армий, любой желающий из новичков принимался без разговоров. Алаи командовал взводом в другой армии, что не мешало им с Эндером оставаться друзьями. Шеи взводным не стал, но это тоже не имело значения. Динк Микер наконец согласился стать командиром и сменил Носатого Рози, который перестал командовать армией Крыс, потому что окончил школу. Все хорошо, все просто прекрасно, лучше не придумаешь…

Отчего же так ненавистна жизнь?

Он вошел в неизменный ритм игр и тренировок. Ему нравилось обучать ребят из своего взвода, а они были готовы идти за ним в огонь и в воду. Его уважали все, на вечерних занятиях к нему обращались с почтением. Туда приходили командиры – изучать его работу. В столовой другие ребята подходили и спрашивали разрешения присесть рядом. Даже учителя были вежливы.

От всего этого ему хотелось кричать.

Эндер следил за мальками своей собственной армии, за новичками, только что покинувшими свои запуски, смотрел, как они играют, как передразнивают своих командиров, когда уверены, что их никто не видит. И еще было товарищество старых солдат, тех, кто провел рядом годы. Они тоже шутили и смеялись, вспоминали прежние бои, давно покинувших школу командиров и солдат.

Но у его старых друзей не было для него ни смеха, ни воспоминаний. Только удовольствие от хорошо сделанной работы. Больше ничего. Сегодня он подумал об этом во время вечерней тренировки. Эндер и Алаи обсуждали тонкости маневрирования в открытом пространстве, Шен подошел, послушал пару минут, а потом схватил Алаи за плечи и закричал:

– Новая! Новая! Новая!

Алаи расхохотался, а Эндер смотрел, как они вместе вспоминают сражение, когда им пригодились эти маневры, когда они обошли старших ребят и…

Потом они вспомнили, что Эндер все еще стоит рядом.

– Извини, Эндер, – сказал Шен.

«Извинить. За что? За дружбу?»

– Ты знаешь, я тоже был там, – сказал Эндер.

И они снова извинились. Вернулись к делу. Вернулись к уважению. И Эндер понял, что им даже не пришло в голову включить его в свое дружеское веселье.

«Но почему они должны были решить, что я хочу быть с ними? Разве я смеялся? Разве я присоединился к ним? Я просто стоял и наблюдал, как учитель. Вот кто я для них. Учитель. Легендарный солдат. Но никак не один из них. Не тот, кого можно обнять и прошептать на ухо: «Шолом». Это осталось в прошлом, в мире, где Эндер был жертвой. Где он был уязвим. А теперь я прекрасный, уважаемый, но совершенно одинокий солдат».