голове. Лицо розово-благодушное, старчески слезящиеся глаза. Поступь мягкая, и сутулые полные плечи…»

Мы приводим этот фельетонный портрет Святейшего патриарха только потому, что здесь вопреки авторскому замыслу в силу плохого знания русского языка Марку Кривицкому случайно удалось найти очень емкую формулировку: плотная духовная фигура. Во всяком случае, эта формулировка точно подходит к тому ощущению, которое появляется, когда читаешь стенограмму допроса патриарха…

Обвинитель. Вы признаете, что церковное имущество не принадлежит церквам в смысле иерархического их построения по советским законам?

Св. патриарх Тихон. По советским законам — да, но не по церковным.

Обвинитель. Ваше послание касается церковного имущества. Как же понимаете вы — с точки зрения советских законов законно ваше распоряжение или нет?

Св. патриарх Тихон. Что это?

Обвинитель. Ваше послание…

Св. патриарх Тихон. Это вам лучше знать. Вы Советская власть…

Первое впечатление, когда читаешь стенограмму, ощущение неизмеримо более высокого интеллекта патриарха по сравнению с наскакивающими на него обвинителями. Впечатление это, разумеется, обманчивое. Там, где недоставало ума, обвинители с избытком компенсировали его хитростью и упорством. И очень трудно представить себе интеллект, способный противостоять этому натиску. Нет… Даже по приведенным нами крохотным фрагментам стенограммы видно, что Святейший и в самом деле являл собою «плотную» духовность, сокрушить которую, оперируя понятиями нравственности и законности, просто невозможно.

Допрос как бы пробуксовывал, топтался на месте.

Обвинитель. С точки зрения христианской и неизувера что лучше: оставить стоять сосуд на том месте, где он находится, и дать возможность тринадцати миллионам человек умереть с голода или наоборот? Я спрашиваю вас, что с точки зрения христианской морали было бы приемлемей?

Св. патриарх Тихон. Да я думаю, такого вопроса не может быть.

Председатель. Почему же не может быть?

Св. патриарх Тихон. Потому что в такой плоскости его не нужно ставить…

Председатель трибунала тов. Бек так и не понял, о чем говорит патриарх. С каким-то маниакальным упорством, переделав 13 миллионов умирающих от голода в 30 миллионов, снова повторил вопрос, а потом еще раз, упомянув теперь уже о 12 миллионах умирающих от голода… В оговорках этих было столько равнодушия к судьбе голодающих Поволжья, что все вопросы морали отпадали сами собой.

Исключительная поучительность есть в неторопливом чтении стенограмм допросов наших святых. Ведь это же не художественный текст, это бесстрастная, сделанная с предельной точностью запись того, что было. И все равно как будто воочию развертывается перед тобой предание о чудотворной иконе. Летящие в нее стрелы разворачиваются назад и поражают тех, кто пускает их. Поэтому не об интеллекте патриарха Тихона нужно говорить, а об осязаемой, плотной духовности, святости, окружающей его!

Допрос патриарха завершился, как и намечено было в ГПУ завершить его. Трибунал вынес частное определение о привлечении к уголовной ответственности свидетеля Белавина, и уже на следующий день около Троицкого подворья появился отряд красноармейцев, отрезая патриарха от общения с миром.

Всю неделю, пока Введенский и Красницкий метались по Москве в поисках мало-мальски подходящих участников предстоящего штурма Патриаршего подворья, патриарх Тихон провел в абсолютной изоляции.

12 мая, поздно вечером, к Троицкому подворью подъехала машина. Из нее вышли Введенский, Красницкий, Белков, Калиновский, Стаднюк. Сопровождаемые работниками ОГПУ, они направились в покои патриарха.

Однако редактора журнала «Живая церковь», когда вошли в подъезд, вдруг охватил панический страх.

— Нет-нет! — испуганно восклицал Сергей Васильевич. — Я не могу идти туда. Не пойду… Нет!

Пришлось оставить Калиновского внизу, и в покои патриарха поднялись вчетвером — Введенский, Красницкий, Белков, Стаднюк. Та группа, которую и готовил С. А. Мессинг для этого дела…

Пока топтались и спорили внизу, чекисты разбудили патриарха. Эффект неожиданности сработал. Патриарх удивленно смотрел на входящих в его кабинет петроградских священников.

Впрочем, он тут же овладел собою.

— Что вам угодно? — осведомился он.

Психологический расчет был абсолютно точный. Ошеломив патриарха известием об одиннадцати расстрельных приговорах, завершивших московский процесс, Красницкий, как сказано в официальном сообщении, возложил моральную ответственность за эту кровь на Святейшего, распространившего по церквам свое послание от 28 февраля.

— Вы этим самым подали сигнал к новой вспышке гражданской войны Церкви против Советской власти! — говорил Красницкий. — Вы с самого начала стремитесь вовлечь Церковь в контрреволюционную политику! 12 февраля 1918 года вы анафемствовали большевиков…

Красницкий говорил резко и озлобленно. Он припомнил патриарху даже благословение и просфоры, посланные в Екатеринбург Николаю Второму.

Патриарх спокойно слушал Владимира Дмитриевича и, когда тот замолчал, исчерпав запас обвинений, которых хватило бы для расстрела не только самого патриарха, но и всего епископата Православной Церкви, не проронил ни слова.

Затянувшееся молчание прервал Введенский.

«После Красницкого стал говорить я, — вспоминал потом Александр Иванович. — Был я тогда молод и горяч, считал, что я даже стену могу убедить. Говорю, говорю, убеждаю, а патриарх на все отвечает одним словом: нет, нет, нет. Наконец и я замолчал. Сидим мы против него и молчим…»

— А что, собственно говоря, вы вообще хотите? — спросил патриарх.

— Церковь не может остаться без управления! — сказал Введенский. — Нам совершенно точно известно, что вас будут судить. Поймите нас правильно, Святейший… Нас послали сюда, потому что власти тоже не хотят, чтобы Церковь осталась без управления. И хотя это в интересах власти, но и в интересах Церкви тоже. Мы хотим, чтобы вы передали кому-либо управление Церковью, пока не сможете снова осуществлять его. Ведь все дела сейчас стоят без движения, а это самое пагубное!

— Подождите… — сказал патриарх, вставая. Он вышел в соседнюю комнату и через пять минут вернулся назад с небольшим письмом, адресованным Председателю ВЦИК М. И. Калинину.

«Ввиду крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей от привлечения меня к гражданскому суду, почитаю полезным для блага Церкви поставить временно до созыва Собора во главе церковного управления или Ярославского митрополита Агафангела (Преображенского), или Петроградского Вениамина (Казанского)…» — прочитал Введенский на листке.

— А теперь уходите… — сказал патриарх.

Этим и завершилась первая встреча обновленцев с патриархом…

А патриарха Тихона видели на следующий день на всенощной…

«Пошел сегодня на Патриаршее подворье, — записал 13 мая в своем дневнике москвич Никита Окунев. — Прекрасная, «правильная» служба, как в небольшом монастыре незабвенного старого обихода. Служил простой иеромонах с одним иеродиаконом, но на правом клиросе звучное и умелое пение, на левом — знаменитейший чтец, молодой человек с редким по красоте голосом и изумительной дикцией. Когда ему приходилось петь, ему вторил подворский патриарший архидиакон Автоном, не ахти какой басище, но певец складный и умеющий. В общем очень хорошо, но и очень грустно. В алтаре всю всенощную стоял сам патриарх как простой богомолец. Его