– Как тебе не стыдно! Эта женщина столько сделала для нашего сына… Она буквально спасла его!

– Она спасала его для своей койки! А этот дурень пошел у нее на поводу!

– Но она создала ему все условия для творчества! Она же профессиональный искусствовед, она разглядела в нем талант.

– Она прежде всего разглядела в нем красивого молодого мужика.

– И что, собственно, в этом плохого?

– А! Что с тобой говорить! – махнул рукой Андрей Олегович.

– Андрей, я умоляю тебя, будь с ней вежлив!

– Разумеется, буду! Я ведь воспитанный человек.

Анетта явилась к обеду минута в минуту, элегантная, умело подкрашенная, лучась улыбкой, с букетом роз.

– Я так рада, дорогая Людмила Арсеньевна, что Мирек вновь обрел семью! Он стал другим, куда менее нервным, менее дерганым, он больше не ощущает своего одиночества, брошенности.

– А уж как мы счастливы… Вновь обрести единственного сына, к тому же узнать, как он талантлив! – растроганно восклицала Людмила Арсеньевна.

После обеда Андрей Олегович извинился и ушел к себе в кабинет. Эта баба безмерно его раздражала. Кофе пили без него.

– Знаешь, Мирек, я собираюсь в мае устроить куда более масштабную выставку в Москве, после прошлогоднего успеха… Домбровский обещал всячески содействовать…

– Спасибо, Анечка, – сквозь зубы процедил Мирослав.

В Москве она мешала ему, он тут, вдали от своей мастерской, чувствовал себя продажной тварью, тем более что отец довольно прозрачно намекал ему на это. После выставки в Копенгагене он сумел выплатить Анетте часть долга, но небольшую часть. Отец не раз предлагал ему деньги, но для него это было неприемлемо. По-своему он все же был привязан к Анетте, а Глаши в его жизни больше не было. Растаяла на солнце голубая птица… Она вышла замуж. И правильно сделала. Что ей со мной ловить… Она вдохновила меня на создание моих «Птиц» и спасибо ей за это.

Вечером накануне банкета ко мне явилась Марьяшка с каким-то пакетом.

– Привет, ребята!

– Поужинаешь с нами? – спросил Дима.

– С удовольствием! Но сначала кое-что покажу!

И она, как фокусник, вытащила из пакета что-то меховое.

– Вот, гляньте!

– Это что? – заинтересовался Дима.

– Палантин! Глашке к новому платью!

– Спятила, да? – воскликнула я.

– Почему? Это так красиво! Что за мех? – спросил Дима.

– Соболь! Баргузинский!

– Как красиво! Глашенька, примерь! – взмолился Дима.

– Еще чего! Ты хоть представляешь, сколько это стоит?

– Это не продается! Но можно взять напрокат. Всего за пятьсот долларов.

– Нет вопросов! – воскликнул Дима. – Глаша, быстро надень платье и примерь!

– Да не хочу я! Я не умею это носить… – уже слабо сопротивлялась я.

– Тут и уметь нечего, накинешь на плечи – и все дела.

Они оба так ко мне пристали, что я пошла и надела платье.

И Дима накинул мех мне на плечи. Со словами:

– Я черным соболем одел ее блистающие плечи! Кажется, это Пушкин…

Это было волшебно красиво!

– Ой, Глашка, как тебе идет! – восторженно закричала Марьяша.

Тут Диме кто-то позвонил, и он вышел из комнаты.

– Глашка, обалдемон! Представляешь, что будет с твоим гончаром? Он же рехнется, падет ниц и будет ползти за тобой, как отец Федор за инженером Брунсом!

Я невольно расхохоталась, очень уж уморительное сравнение придумала моя подружка!

Вернулся Дима и вручил Марьяшке пятьсот долларов. Она достала какой-то бланк, Дима прочел его и расписался, предварительно внеся туда свои паспортные данные. И о чем-то еще пошептался с Марьяшкой, видимо, спросил, сколько стоит это купить. Потом засмеялся, замахал на нее руками.

– Пока потерпим.

Слава богу! Мне вовсе не хотелось иметь такую вещь. Что с ней делать в обычной жизни? Ну ее. Но уж коль Дима хочет, завтра покручу хвостом, от души, на все пятьсот долларов.

– Димка, погляди, какая завтра погода, а то я в этих соболях под дождем буду выглядеть дура дурой!

– Завтра дождя не обещают! И вообще, Глашка… Если бы я тебя впервые увидел такой, я бы, возможно, и не сунулся к тебе. Ты в этом платье с соболями как будто из какой-то другой, не здешней жизни…

– Да ладно, Дим, я вполне здешняя, и мне с тобой хорошо. По-настоящему.

На другой день я с утра отправилась в салон красоты, где мне сделали, кроме всех прочих процедур, совершенно гладкую прическу. За последние месяцы волосы здорово отросли. Это Дима просил меня отрастить волосы. А почему бы и нет? И мне такая прическа понравилась.

Супруги Борисовы заранее приехали в ресторан – встречать гостей. Константин сказал, что они с Анеттой приедут позже. Мало-помалу начали собираться гости. Вручали цветы, клали подарки на специальный столик, все как обычно.

– Боже, Людочка, неужто это Котя? Какой красавец! Нашелся, вот счастье-то! – восклицала старая приятельница Людмилы Арсеньевны.

– Да, Ниночка, нашелся! – сияла Людмила Арсеньевна.

– А что за дама с ним? Жена?

– Жена. Котя, иди сюда, помнишь тетю Нину?

– Как не помнить, тетя Нина. Это же вы когда-то сказали, что я бездарный певец.

– А ты стал певцом?

– Нет, он стал гениальным керамистом, – с гордостью проговорила Людмила Арсеньевна.

– Тогда надо сказать мне спасибо, что не пустила тебя на ложный путь, – засмеялась пожилая дама.

И все тоже рассмеялись.

Константину – здесь он для всех был Константином – было приятно тут, многие искренне радовались его возвращению в родные пенаты, жали руку, хлопали по плечу, с кем-то его знакомили… И все кругом говорили по-русски… Какое же это счастье, когда все кругом говорят на твоем родном языке, как хорошо и уютно чувствуешь себя. И вдруг у него перехватило дыхание. В зал вошла пара – высокий широкоплечий мужчина в элегантном темно-сером костюме держал под руку женщину… Не может быть! Это не Глаша… Эта женщина была поистине ослепительна! Вместо короткой вольготной стрижки гладко затянутые волосы, украшения, мех… Боже, до чего хороша, даже страшно…

– Господи, – воскликнул Андрей Олегович, – Димочка, ты волшебник? Что ты сделал с Глашей? Глашенька, вы невероятно, просто невероятно похорошели! Что он с вами сделал?

– Я просто ее люблю, – пожал плечами Дима.

Отец расцеловался с Димой. Обнял Глашу.

Она радостно улыбалась. Но тут мать взяла ее под руку и отвела в сторону.