Инцидент он считал исчерпанным. Обычная работа, и чего тут переживать.

Тюремное отделение выглядело почти как с иголочки. Свеже поблескивала зеленовато-серая краска на стальных стенах и дверях, и только в двух-трех местах вид портили табачные плевки. Электрические лампочки были утоплены в потолок под толстое матовое стекло.

В камере у одной из стен стояли двухэтажные нары, и на втором этаже, завернувшись в темно-серое одеяло, храпел какой-то человек. Поскольку он завалился спать в такую рань, да еще на верхнюю койку, чтобы никто не мешал, а сивухой от него не несло, это явно был старожил.

Я присел на нижнюю койку. Меня охлопали в поисках оружия, но карманы не выворачивали. Я вынул сигареты и потер саднящую опухоль под коленом. Боль пронзила ногу до самой лодыжки. От пиджака, залитого виски, шел кислый дух. Я снял его и стал окуривать дымом, который медленно поднимался к квадрату матового света под потолком. Тюрьма выглядела очень спокойной. Правда, где-то далеко, в другом ее конце, скандалила женщина. Здесь же все казалось мирным, как в церкви.

Женщина вдали вдруг завыла. В ее голосе звучала какая-то необычно высокая нотка, словно койот воет на луну, только в конце не было тоскливого волчьего подвывания, Через некоторое время звук затих.

Я выкурил подряд две сигареты и бросил окурки в небольшой унитаз в углу камеры. Человек на верхней полке все еще храпел. Из-под края одеяла выбивались его влажные сальные волосы. Лежал он на животе и спал крепко. Лихой парень, только позавидовать!

Я снова сел на койку, сделанную из узких стальных пластин и прикрытую тонким жестким матрасом.

На матрасе лежали два аккуратно сложенных одеяла. Чудо, а не тюрьма! Чудо на двенадцатом этаже нового муниципалитета. И сам муниципалитет — чудо. И вообще, чудесный городок, этот Бей-Сити! Местные жители так и считают. Живи я в нем, я бы тоже так считал. Я бы любовался голубым заливом и скалами, пристанью, для яхт и тихими улочками, старыми домами, дремлющими в тени старых деревьев, и новостройками с ярко-зеленой травой, лужаек, с молодыми деревцами на тротуарах. Я знавал девушку, которая жила на Двадцать пятой улице. Чудесная была улица. И девушка была чудесная. Ей нравился Бей-Сити.

Она, правда, никогда не вспоминала о негритянских и мексиканских трущобах в болотистых низинах к югу от заброшенной железнодорожной колеи. Не думала о прибрежных забегаловках на пологом берегу, о душных танцевальных зальчиках на набережной, об опиумных притонах, о лисьих мордочках, подглядывающих за вами из-за раскрытых газет в подозрительно тихих вестибюлях гостиниц, о жуликах, карманниках, мошенниках, пьянчугах, сводниках, педерастах. Не думала, и все.

Я подошел к решетчатой двери. Нигде никакого движения, лишь унылый свет и тишина. Дела у тюрьмы, видно, шли погано.

Мои часы показывали без шести десять. Как раз время прийти домой, нацепить тапочки и поломать голову над шахматной партией. Время выпить чего-нибудь вкусненького со льдом и спокойно разжечь трубку. Время задрать ноги повыше и расслабиться. Время зевнуть над страницей журнала. Время почувствовать себя хозяином своей жизни, человеком только с одной проблемой — как отдохнуть, надышаться воздухом и восстановить силы для следующего дня.

В коридоре появился тюремщик в серо-голубой форме. Он шел по проходу между камерами и читал номера. Остановившись у моей двери, он отпер ее и окинул меня суровым взглядом, который никогда не сходит у них с лица. Я — полицейский, приятель, словно говорит он, не какой-нибудь там слабак; так что поосторожнее, а не то будешь ползать на животе; и давай-ка, приятель, выкладывай всю правду, не забывай, кто перед тобой — ведь с такими слизняками, как ты, мы сможем сделать что угодно.

— На выход, — сказал он.

Я вышел из камеры, он ее запер, махнул рукой, и мы пошли к стальным воротам, которые он тоже открыл и запер. Ключи приятно позвякивали на большом кольце. Наконец мы миновали последнюю стальную дверь, окрашенную снаружи под дерево, а изнутри той же серо-зеленой краской.

У стойки высился Дегармо, о чем-то беседовавший с дежурным сержантом. Он впился в меня своими металлическими голубыми глазами и спросил:

— Ну, как дела?

— Прекрасно, — сказал я.

— Как наша тюрьма?

— Прекрасная тюрьма.

— Капитан Уэббер хочет с вами поговорить.

— Прекрасно.

— А другие слова мы знаем?

— Нет, забыли, — сказал я.

— А чего прихрамываете? — спросил он. — Споткнулись?

— Ага, — ответил я. — Споткнулся о дубинку, а она подскочила и ударила меня под левое колено.

— Не повезло, — сказал Дегармо равнодушно. — Возьмите свои вещи у дежурного.

— У меня их не отбирали, — сказал я.

— Что ж, тоже прекрасно, — заметил он.

— Точно, — сказал я. — Так прекрасно, что дальше некуда.

Сержант за стойкой поднял лохматую голову и окинул нас долгим взглядом.

— Если вы такие любители прекрасного, — сказал он, — вам стоит взглянуть на ирландский носик Куни. Его прямо размазали по лицу, как крем по вафле.

— А что случилось? — спросил Дегармо рассеянно. — Подрался?

— Откуда мне знать, — сказал сержант. — Видимо, виновата все та же дубинка, которая сама подскакивает и цапает за колени.

— Для дежурного ты чертовски много говоришь, — сказал Дегармо.

— Дежурные всегда чертовски много говорят, — сказал сержант. — Вероятно, от того и не становятся лейтенантами уголовного отдела.

— Вот так мы и живем, — сказал Дегармо, обращаясь ко мне, — одной большой, счастливой семьей.

— С сияющими улыбками на физиономиях, — добавил сержант. — Руки протянуты для приветственных объятий, и в каждой по булыжнику.

Дегармо указал на дверь, и мы вышли.

Капитан Уэббер поднял от стола острый, чуть свернутый набок нос и сказал:

— Садитесь.

Я сел на деревянное кресло с круглой спинкой и осторожно вытянул левую ногу, чтобы она не задевала о край сиденья. Кабинет был угловой, большой и чистый. Дегармо присел на конец письменного стола, положил ногу на ногу и, задумчиво почесав лодыжку, уставился в окно.

— Сами напросились на неприятности, — пробурчал Уэббер. — Вот и результат. Гнали по жилому району со скоростью пятьдесят пять миль в час, пытались удрать от полицейской машины, несмотря на предупреждение сиреной и мигалкой, а после задержания оскорбили наших сотрудников, даже ударили одного из них по лицу.

Я молчал. Уэббер взял со стола спичку, сломал пополам и кинул через плечо.

— Или патрульные, как обычно, врут? — спросил он.

— Их отчета я не видел, — сказал я. — Скорей всего, я действительно ехал со скоростью пятьдесят пять миль и действительно в жилых кварталах, во всяком случае, в черте города. Их машина караулила у дома, в который мне нужно было зайти. Когда я отъехал, она погналась за мной. Но я еще не знал, что это полицейская машина. Вины за собой я не чувствовал, и мне все это не понравилось. Я превысил скорость, поскольку хотел поскорей попасть в более светлую часть города.